И я потом подошла к маме и сказала, что, должно быть, этот лорд Арамери — великий человек!
— Да, дитя мое, — сказала мама, и на этом разговор окончился.
И я запомнила это. Причем не мамины слова, а то, как она их произнесла.
* * *
Первое, что видят посетители, — это двор. Передний двор Неба, так сказать. Поэтому он выглядит впечатляюще. Помимо Вертикальных Врат и собственно входа — череды арок, уходящих в кажущуюся бесконечность темного туннеля, и нависающей надо всем чудовищной громады здания, во дворе изумленным взорам открываются Сад Ста Тысяч и Пирс. Естественно, к Пирсу не пристают никакие суда — еще бы они приставали, ведь это каменный выступ, узкий и длинный, протянувшийся над пропастью в полмили глубиной. Пирс обнесен оградой — изящной и несколько вычурной. Человеку где-то по пояс. Понятно, что такие перильца не удержат желающего сигануть с верхотуры вниз, зато остальным спокойнее…
Декарта — а с ним Вирейн и несколько других сановников — стоял рядом с Пирсом. Все они собрались кучкой чуть в отдалении и потому еще не успели меня увидеть. А я бы быстренько развернулась и пошла обратно во дворец, но… среди тех, кто неподвижно стоял над пропастью, я разглядела знакомую фигуру. Чжаккарн. Богиня-воительница.
И я решила посмотреть, что тут происходит. Вокруг Декарты толпились придворные, некоторых я смутно припоминала по первому визиту в Собрание. А другой человек, далеко не так роскошно одетый, стоял чуть дальше. Он словно бы любовался видом — но почему-то дрожал с ног до головы. Да так сильно, что даже издалека было видно.
Декарта что-то сказал, и Чжаккарн подняла руку, в которой вспыхнул серебром длинный дротик. Наставив его на человека, она сделала три шага. Дул сильный ветер, но острие даже не колыхнулось — оно застыло в нескольких дюймах от спины мужчины.
Дрожащий человек шагнул вперед. Оглянулся. Ветер вскинул и растрепал его тонкие длинные волосы. На вид — амниец. Возможно, правда, он был из какого-то похожего на амн народа. Но я сразу поняла, кто это — по диковатым глазам, в которых застыло отчаяние. По тому, как он держался. Еретик, презревший власть и силу Блистательного. Некогда они собирали целые армии, а сейчас отсиживались по укромным уголкам, где втайне почитали падших богов. А этот, видно, проявил беспечность и не сумел сохранить свою веру в секрете.
— Вы не можете вечно держать их в оковах, — сказал человек.
Ветер подхватил его слова и понес — прямо ко мне, гулкие порывы плескались в ушах. Похоже, на Пирсе защитная магия Неба не действовала — во дворце царствовала тишина, да и холода не чувствовалось, не то что здесь, под открытым небом…
— Вы называете Небесного Отца непогрешимым, но он не таков!
Декарта ничего не ответил, только наклонился к Чжаккарн и что-то шепнул ей на ухо. Человек на Пирсе окаменел от ужаса.
— Нет! Вы не сможете! Не сумеете!
И он попытался проскользнуть мимо Чжаккарн и нацеленного острия дротика — прямо к Декарте.
Чжаккарн чуть повернула оружие — и человек насадился на него, как бабочка.
Я вскрикнула, закрывая ладонями рот. Под арками входа звук приобрел особую гулкость, Декарта и Вирейн обернулись и смерили меня взглядами. И тут послышалось такое, что мой крик показался тихим шепотом. Умирающий человек истошно завопил от боли.
У меня перехватило дыхание — словно бы дротик Чжаккарн вошел в мою грудь. А человек сгорбился и судорожно когтил древко, и все тело его сотрясалось в конвульсиях. А потом я поняла, что он дрожит и корчится не от собственного крика, тут что-то еще, что-то еще — вот что. Вокруг торчавшего в груди острия плоть раскалилась докрасна. От рукавов, воротника, изо рта и из носа повалил дым. А самое страшное — глаза. Я видела, что он знает, что с ним происходит, знает и умирает от отчаяния, и так мера его страдания увеличивается с каждым мигом.
Я побежала прочь. Да поможет мне Небесный Отец! Нет, такого я не вынесу! Я заскочила во дворец и свернула за угол. Но это не помогло — я все равно слышала, как он кричит, кричит, кричит от боли, он горел изнутри, он умирал и кричал, а я зажимала руками уши и думала — все, сейчас я сойду с ума и оглохну и буду слышать только эти крики, денно, нощно, вечно, до конца жизни.
Но — слава всем богам, даже Нахадоту! — крик наконец оборвался.
Я не знаю, сколько времени просидела вот так — зажав ладонями уши. А потом поняла — вокруг стоят люди. И подняла голову. И увидела — Декарту. Он тяжело опирался на трость темного полированного дерева — кстати, возможно, привезенного из даррских лесов. Декарта смотрел на меня сверху вниз. Вирейн держался рядом. Остальные придворные неспешно шли по коридору. Чжаккарн куда-то подевалась.
— Ну что ж, — сказал Декарта, — теперь правда выплыла наружу. В ее жилах течет кровь труса-отца, а не храбрых Арамери.
И тут растерянность и горе сменились жгучим гневом. Я резко подскочила, разогнувшись, как пружина.
— Дарре некогда были великими воинами, — с бесстрастным лицом проговорил Вирейн — вовремя, иначе бы я что-то ляпнула и тем погубила себя. — Но под властью Отца Небесного нравы кровожадных дикарей изменились и смягчились — и мы не можем винить ее за подобную перемену. Я думаю, она никогда не видела, как убивают человека, отсюда и испуг.
— Члены семьи должны подавать другим пример стойкости! — отрезал Декарта. — Это цена, которую мы платим за власть над миром! Мы не станем такими, как коснеющие во мраке темные расы, которые предали своих богов, чтобы спасти шкуру! Мы должны быть как тот человек, что сейчас погиб! Он заблуждался, однако же не предал свою веру!
И он ткнул тростью в сторону Пирса. Или просто туда, где, судя по всему, лежал труп еретика.
— Как Шахар. Мы должны быть готовы умереть — и убить — ради нашего Владыки Итемпаса.
Он улыбнулся, да так, что у меня мурашки по спине побежали.
— Думаю, со следующим ты расправишься собственноручно. Внучка.
Меня душили одновременно бессильный гнев и страх — лицо перекосила гримаса ненависти.
— С каких это пор убийство безоружного пленника считается у нас доблестью? Или смелость — в том, чтобы отдать приказ убить его кому-то другому? Да еще — так, как… — И я потрясла головой, словно надеялась, что воспоминание о воплях умирающего выпадет из нее само собой. — Вы поступили жестоко, а не справедливо!
— Да неужели? — К моему удивлению, Декарта не разозлился, а задумался. — Но этот мир принадлежит Отцу Небесному. Это не подлежит обсуждению. Это очевидно. А этого человека схватили с поличным: он раздавал запрещенные книги, книги, в которых опровергалась эта истина! И теперь всякий, кто прочитал эти книги — даже добропорядочные граждане, которые видели, как совершается святотатство, но не нашли в себе силы донести на смутьяна, — так вот, теперь они разделяют его убеждения! Все они — преступники, затесавшиеся в толпу добрых и честных людей, преступники, желающие не нашего золота и даже не наших жизней! Таковые желают завладеть нашими сердцами и умами, а здравомыслие и мир в душах — отнять и растоптать!
