— Там нет книги цветов, — медленно произносит она. — Никакой нет книги нигде, куда я могла заглянуть. Очень странно.
Струйка пота ползет между моими грудями. Я вижу, как Элеанор обшаривает кабинет взглядом, словно выискивая, не нарушен ли где порядок и все ли на своих местах.
— Думаю, сегодня мы все всё перепутали. Извините.
Мне приходится проталкиваться мимо Элеанор, отодвигать ее с дороги. Я чуть не забываю нацарапать записочку миссис Харгроув. «Вам на утверждение», — пишу я, хотя на самом деле меня мало волнует, что она думает. Пока я пишу, Элеанор стоит у меня над душой, словно подозревает, что я собираюсь что-то украсть.
Она опоздала.
Вся операция заняла каких-нибудь десять минут. Рик еще даже не выключил двигатель. Я ныряю в машину.
— Домой, — распоряжаюсь я. Пока Рик выводит машину с подъездной дорожки, я, кажется, замечаю Элеанор, смотрящую на меня из окна.
Безопаснее было бы подождать, пока я не окажусь дома, но я не могу удержаться и разворачиваю письмо. Я внимательнее присматриваюсь к шапке на фирменном бланке. «Шон Перлин, доктор медицины, руководитель отдела хирургии, Портлендские лаборатории».
Письмо короткое.
«Тому, кого это может касаться.
Данное письмо касается физического и психического состояния Кассандры Меланеи Харгроув, урожденной О'Доннел, вверенной моему попечению и наблюдению в течение девяти дней.
По моему мнению, как профессионала, миссис Харгроув страдает острыми галлюцинациями, спровоцированными сильной психической нестабильностью. У нее наблюдается фиксация на мифе про Синюю Бороду и связанный с ним страх преследования. Она глубоко невротизирована, и улучшение, на мой взгляд, маловероятно.
Ее состояние носит дегенеративный характер. Возможно, оно было спровоцировано определенным химическим дисбалансом, случившимся в результате процедуры, хотя сказать что-либо точно невозможно».
Я несколько раз перечитываю письмо. Значит я была права: с Касси действительно что-то было неладно. Она повредилась в рассудке. Возможно, из-за процедуры, как это случилось с Уиллоу Маркс. Странно, что никто этого не заметил до того, как она вышла замуж за Фреда, но, думаю, иногда такие вещи происходят постепенно.
Но мои завязанные узлом внутренности никак не желают развязываться. За отточенным слогом врача скрывается отдельное послание — послание страха.
Я вспоминаю историю Синей Бороды — историю мужчины, красивого принца, который держал одну из дверей своего прекрасного замка запертой. Он сказал своей молодой жене, что она может входить в любую комнату, кроме этой. Но однажды любопытство одолело ее, и она обнаружила, что в комнате висят тела мертвых женщин. Когда принц обнаружил, что жена нарушила его приказ, он добавил ее к этой ужасной, кровавой коллекции.
В детстве я боялась этой сказки: сваленные в кучу выпотрошенные тела, бледные руки, невидящие глаза...
Я аккуратно сворачиваю письмо и прячу обратно в задний карман. Я веду себя как дура. Касси была дефективной, как я и думала, и у Фреда имелись все основания развестись с ней. Из того, что она больше не числится в системе, вовсе не следует, что с ней произошло что-то ужасное. Возможно, это просто административная ошибка.
Но всю дорогу до дома я не могу выбросить из головы странную улыбку Фреда и то, как он произнес: «Касси задавала слишком много вопросов».
И меня одолевают непрошеные, нежеланные мысли. А что, если Касси вправду было чего бояться?
Лина
Первую половину дня мы не видим никаких признаков присутствия войск, и я начинаю задумываться — а вдруг Ла соврала? У меня зарождается надежда. Возможно, никакого нападения на лагерь не случится и с Пиппой все будет в порядке. Конечно, все равно останется проблема с треклятой речкой, но Пиппа придумает, как ее решить. Она как Рэйвен — рождена, чтобы выживать.
Но в середине дня мы слышим отдаленные выкрики. Тэк вскидывает палец и жестом призывает к молчанию. Мы застываем, а потом, по мановению руки Тэка, рассеиваемся по лесу. Джулиан хорошо освоился в Диких землях, в том числе обладает умением прятаться. Вот только что он стоял рядом со мной — а в следующую секунду он уже растворяется в небольшой купе деревьев. Остальные исчезают столь же быстро.
Я ныряю за старую бетонную стену, которую словно сбросили непонятно откуда. Интересно, от какой она постройки? Внезапно мне вспоминается история, которую рассказывал Джулиан, когда мы вместе сидели под замком, — про девочку Дороти, у которой домик унесло торнадо, и она приземлилась в волшебной стране.
Выкрики делаются громче. К ним добавляется звяканье оружия и ритмичный топот тяжелых ботинок. Я ловлю себя на том, что фантазирую: вот бы нас тоже унесло прочь — всех нас, всех зараженных, всех, вышвырнутых из нормального общества, — чтобы нас подхватило ветром, и мы очутились где-то в другом месте.
Но мы не в сказке. В Диких землях апрель, и мои отсыревшие теннисные туфли увязают в черной грязи, и вокруг тучи мошки, и надо затаить дыхание и ждать.
Войска в нескольких сотнях футов от нас. Они идут по пологому склону и переходят ручеек. Отсюда, с возвышения, нам отлично видна длинная колонна солдат; военная форма мелькает между деревьев. Постоянно изменяющийся узор молодой листвы сливается с движущейся, расплывчатой массой мужчин и женщин в камуфляже, с автоматами и слезоточивым газом. Кажется, что им нет конца.
Наконец поток солдат иссякает, и мы по безмолвному взаимопониманию собираемся и снова двигаемся в путь. Тишина тревожна и напряженна. Я стараюсь не думать о людях в лагере, собранных в земляной чаше, как в ловушке. Мне вспоминается старое выражение «все равно, что стрелять в рыбу в бочке» — и меня охватывает безудержное и неуместное желание рассмеяться. Вот что они такое, все эти заразные — рыбы с безумными глазами и белыми брюшками, рвущиеся к солнцу, уже все равно, что мертвые.
Путь до явки занимает у нас чуть менее двенадцати часов. Солнце совершило полный оборот и теперь уходит за деревья, расползаясь на бледные желтые и оранжевые полосы. Этот закат напоминает мне яйца-пашот, которые готовила мне мама, когда я в детстве болела, — как желток расползался по тарелке, яркий, поразительно золотой, — и меня охватывает болезненная тоска по дому. Я даже толком не понимаю, то ли я скучаю по матери, то ли просто по прежней привычной жизни, в которой была школа, свободные от занятий дни и правила, обеспечивающие мне безопасность, пределы и границы, время купания и комендантский час. Простая жизнь.
Явка отмечена небольшой деревянной постройкой размером с уличный сортир, снабженный грубо сколоченной дверью. Постройка явно собрана из обломков, оставшихся после бомбардировки. Когда Тэк с усилием открывает дверь с заржавевшими петлями — они тоже исковерканы и согнуты, — мы видим несколько ступенек, уходящих в темную дыру.
