— Да, думала, что ее сюда засунул муж. Кричала про заговор всем, кто мог слышать.
Я леденею. Сглатываю.
— Засунул сюда? Это в каком смысле?
— Не переживайте, — машет рукой Джен. — Она очень скоро притихла. Они почти все затихают. Давать ей регулярно лекарства — и никаких хлопот с ней. Она похлопывает меня по плечу. — Готовы?
Я могу лишь кивнуть, хотя, ну вот совершенно не чувствую себя готовой. Меня переполняет потребность развернуться и бежать. Но вместо этого я встаю и иду за Джен через двустворчатые двери в другой коридор, такой же безукоризненно белый, как и тот, который мы прошли перед этим. По обе стороны тянутся белые двери без окошек. Каждый шаг дается тяжелее предыдущего. Я чувствую ледяные укусы пола через шлепанцы — они тонкие, как бумажная салфетка, - и каждый раз, как я ставлю ногу, по моему позвоночнику пробегает дрожь.
Мы слишком быстро добираемся до двери под номером 2225. Джен дважды с силой стучит в дверь, но, похоже, ответа не ждет. Она снимает с шеи карточку- ключ, подносит ее к сканеру слева от двери — «После беспорядков у нас поставили новые системы — правда, здорово?» — и, когда замок со щелчком отворяется, толкает дверь.
— Встречай посетителя! — весело восклицает Джен, проходя в комнату. Последний шаг — самый трудный. На мгновение мне кажется, что я не в состоянии его сделать. Мне приходится практически швырять себя вперед, через порог, в камеру. И когда я делаю это, воздух уходит у меня из груди.
Касси сидит в углу, в пластмассовом кресле с закругленными углами, и смотрит в окошко, забранное массивной железной решеткой. Она не поворачивается, когда мы входим, но мне виден ее профиль, слегка тронутый просачивающимся с улицы светом: курносый носик, на удивление маленький рот, длинная бахрома ресниц, розовое, как морская раковина, ухо и аккуратный шрам от процедуры. По моим прикидкам, ей лет тридцать.
Она красивая.
Она похожа на меня.
Меня начинает мутить.
— Доброе утро! — громко произносит Джен, как будто иначе Кассандра нас не услышит, хотя комната крохотная. Она слишком мала, чтобы мы могли с удобством разместиться в ней, и хотя здесь нет ничего, кроме койки, кресла, раковины и унитаза, она кажется загроможденной. — Я тут кое-кого привела повидаться с тобой. Правда, приятный сюрприз?
Кассандра не отвечает. Она даже никак не дает понять, что осознает наше присутствие.
Джен выразительно закатывает глаза и говорит мне одними губами: «Ну извините». Вслух же она произносит:
— Ну-ка, не будь невежливой. Повернись и поздоровайся, как хорошая девочка.
Тогда Кассандра поворачивается, хотя на меня она не смотрит вообще — сразу переводит взгляд на Джен.
— Пожалуйста, можно мне мой поднос? Я пропустила сегодня завтрак.
Джен подбоченивается и говорит преувеличенно укоризненно, словно она обращается к ребенку:
— Большая глупость с твоей стороны, правда?
— Мне не хотелось есть, — просто отвечает Касси.
Джен вздыхает.
— Тебе повезло, что я сегодня добрая, — говорит она, подмигивая. — Вы побудете тут с ней минутку? — Этот вопрос адресован мне.
— Я…
— Не волнуйтесь, — говорит Джен. — Она безобидна. — Она повышает голос и переходит на неестественно веселый тон: — Я сейчас вернусь. Веди себя хорошо. Не обижай свою гостью. — Она снова поворачивается ко мне: — Если вдруг чего — сразу нажимайте аварийную кнопку рядом с дверью.
Прежде чем я успеваю ответить, она выскакивает обратно в коридор, закрывая за собой дверь. Я слышу, как защелкивается замок. Сквозь глушащий эффект исцеления пробивается страх, острый и отчетливый.
Несколько секунд в камере стоит тишина: я пытаюсь вспомнить, зачем я пришла сюда, что я хотела сказать. Тот факт, что я нашла ее, эту таинственную женщину, настолько ошеломляет, что я не могу сообразить, о чем ее спросить.
Глаза Касси встречаются с моими. У нее светло-карие, очень ясные глаза. Умные. Не безумные.
— Кто вы такая? — Теперь, когда Джен вышла из комнаты, голос Касси звучит обвиняюще. — Что вы здесь делаете?
— Меня зовут Хана Тэйт, — говорю я и судорожно втягиваю воздух. — В следующую субботу я выхожу замуж за Фреда Харгроува.
Повисает молчание. Я чувствую, как взгляд Касси скользит по мне, и заставляю себя стоять неподвижно.
— Пожалуйста! — У меня дрожит голос. Воды бы! — Я хочу знать, что случилось.
Руки Касси по-прежнему лежат на коленях. Должно быть, она совершенствовалась в этом искусстве годами — сидеть неподвижно.
— Я сошла с ума, — монотонно произносит она. — Разве вам не сказали?
— Я не верю в это, — отвечаю я — и это правда, я действительно не верю. Теперь, когда я разговариваю с Касси, я четко вижу, что она в своем уме. — Я хочу знать правду.
— Почему? — Касси поворачивается ко мне спиной. — Какое тебе дело до этого?
«Я не хочу, чтобы это произошло со мной. Я хочу предотвратить это». Такова истинная, эгоистическая причина. Но я не могу этого сказать. У Касси нет никаких причин помогать мне. Мы больше не приспособлены для того, чтобы заботиться о незнакомцах.
Прежде, чем я успеваю придумать, что сказать, Касси смеется: смех звучит сухо, как будто она давно не пользовалась горлом.
—Ты хочешь знать, что я сделала, верно? Хочешь быть уверена, что не совершишь ту же самую ошибку?
— Нет, — говорю я, хотя, конечно же, она права. — Я не поэтому...
— Не волнуйся, — перебивает меня Касси. — Я понимаю. — По ее лицу скользит мимолетная улыбка. Она смотрит на свои руки. — Меня выбрали в пару Фреду, когда мне исполнилось восемнадцать, — говорит она. — Я не пошла в университет. Фред старше меня и создавал проблемы им с поиском пары для себя. Он был разборчив — он мог себе позволить быть разборчивым, если учесть, кто его отец. — Она пожимает плечами. — Мы прожили в браке пять лет.
Так, значит, она моложе, чем я думала.
— И что случилось? — спрашиваю я.
— Я ему надоела, — твердо произносит Касси. На миг она встречается со мной взглядом. — И я была для него обузой. Я слишком много знала.
— В каком смысле? — Мне хочется присесть на койку. Голова у меня какая-то странно легкая, а ноги, словно где-то невообразимо далеко. Но я боюсь шевельнуться. Я боюсь даже дышать. В любую секунду Касси может приказать мне убираться. Она ничего мне не должна.
Касси не отвечает на мой вопрос прямо.
— Знаешь, каким он был в детстве? Он любил заманивать соседских котов к себе во двор — наливал им молока, кормил рыбой, завоевывал их доверие. А потом травил их. Ему нравилось видеть, как они умирают.
Комната словно становится еще меньше; в ней нечем дышать.
