— Я устала. — Я встаю. Собственное тело тоже кажется каким-то незнакомым, словно я — кукла, начавшая разваливаться по швам. Однажды Алекс уже пожертвовал собой, чтобы я могла жить и быть счастливой. Теперь он сделал это снова.
Какой же я была дурой! А он ушел. И теперь невозможно дотянуться до него и сказать, что я знаю и понимаю.
Невозможно сказать ему, что я по-прежнему люблю его.
— Я пойду немного посплю, — говорю я, стараясь не глядеть матери в глаза.
— Думаю, это неплохая идея, — отзывается она.
Я уже иду прочь, когда она окликает меня. Я оборачиваюсь. Костер уже окончательно погас, и лицо матери скрывает тьма.
— Мы идем через стену на рассвете, — говорит она.
Хана
Я не могу спать.
Завтра я перестану быть собой. Я вступлю на белый ковер, и встану под белым балдахином, и произнесу обет верности. Потом меня осыплют белыми лепестками: их будут бросать священники, гости, мои родители.
Меня ждет перерождение: я стану чистой и безликой, словно мир после бурана.
Всю ночь я стою и смотрю, как на горизонте постепенно разгорается заря, окрашивая мир в белый цвет.
Лина
Я стою в толпе, наблюдающей, как двое детей дерутся за младенца. Они играют в перетягивание каната, яростно дергают его туда-сюда. Ребенок синий, и я понимаю, что они задергали его до смерти. Я пытаюсь протолкаться через толпу, но все больше и больше народу скапливается вокруг меня, преграждает путь, не дают даже пошевельнуться. А потом, как я и боялась, младенец падает. Он грохается на мостовую и рассыпается на тысячу кусочков, словно фарфоровая кукла.
Потом все эти люди исчезают. Я стою на дороге одна, а впереди — девочка с длинными спутанными волосами. Она склонилась над разбитой куклой и старательно складывает кусочки, что-то напевая себе под нос. День солнечный и очень тихий. Каждый мой шаг звучит, словно выстрел, но девочка не поднимает головы, пока я не останавливаюсь прямо перед ней.
Тогда она поворачивается ко мне, и оказывается, что это Грейс.
— Видишь? — говорит она, протягивая мне куклу. — Я ее починила.
И я вижу, что у куклы мое лицо и лицо это покрыто паутиной из тысяч мельчайших щелочек и трещин.
Грейс принимается убаюкивать куклу.
— Просыпайся, просыпайся, — вполголоса напевает она. — Просыпайся.
Я открываю глаза. Надо мной стоит мать. Я сажусь. Тело окостенело. Я пытаюсь вернуть чувствительность рукам и ногам. Над росчистью висит туман. Небо лишь начало светлеть. Земля покрыта инеем. Он просочился через мое одеяло, пока я спала, а ветер по- утреннему злой. Лагерь весь в движении. Люди вокруг меня шевелятся, встают, ходят, словно тени, через полумрак. Разгораются костры, и время от времени я слышу, как кто-то переговаривается или выкрикивает приказы.
Мать протягивает мне руку и помогает встать. Невероятно, но она выглядит отдохнувшей и оживленной. Я топаю ногами, прогоняя скованность.
— Кофе поможет тебе разогнать кровь в жилах, — говорит мать.
Меня не удивляет, что Рэйвен, Тэк, Пиппа и Бист уже встали. Они стоят вместе с Колином и еще дюжиной человек неподалеку от самого большого кострища и негромко разговаривают; от их дыхания поднимается пар. Над огнем висит котелок с кофе, горьким и полным молотых частичек, но горячим. Стоит мне сделать несколько глотков, и я уже чувствую себя лучше и бодрее. Но я не могу себя заставить съесть хоть что-нибудь.
Завидев меня, Рэйвен приподнимает брови. Мать машет рукой, давая понять, что смирилась, и Рэйвен поворачивается обратно к Колину.
— Хорошо, — говорит он. — Как мы условились прошлой ночью, мы идем в город тремя группами. Первая группа выступает через час, проводит разведку и связывается с нашими друзьями. Главные силы ждут взрыва в двенадцать. Третья группа идет сразу за ней и направляется прямиком к цели...
— Привет! — возникает у меня за спиной. Джулиан. Глаза у него все еще припухшие со сна, а волосы безнадежно спутаны. — Мне тебя не хватало ночью.
Ночью я не смогла заставить себя лечь рядом с Джулианом. Вместо этого я отыскала ничейное одеяло и улеглась под открытым небом, рядом с сотней других женщин. Я долго смотрела на звезды, вспоминая, как первый раз попала в Дикие земли вместе с Алексом, как он привел меня в один из трейлеров и свернул брезент, служивший крышей, чтобы мы могли видеть звезды.
Как много между нами осталось несказанного — об опасности, о красоте, о жизни без исцеления! Все вокруг глухо и запутано, и нет простого и понятного пути.
— Мне не спалось, — отзываюсь я. — И не хотелось тебя будить.
Джулиан хмурится. Я не могу заставить себя встретиться с ним взглядом. За прошлую неделю я смирилась с тем, что никогда не полюблю Джулиана так сильно, как любила Алекса. Но теперь эта идея стала непреодолимой стеной между нами. Я никогда не полюблю Джулиана так, как любила Алекса.
— Что с тобой такое? — настороженно интересуется Джулиан.
— Ничего, — отвечаю я, потом повторяю: — Ничего.
— Сделать что-нибудь... — начинает Джулиан, но тут Рэйвен разворачивается и свирепо смотрит на него.
— Эй, золотце! — рявкает она — так она называет Джулиана, когда злится. — Сейчас не час сплетен, ясно? Заткнитесь или проваливайте подальше.
Джулиан умолкает. Я смотрю на Колина, и Джулиан не пытается прикоснуться ко мне или подойти ближе. Небо теперь пронизано длинными оранжевыми и красными нитями, словно щупальцами огромной медузы, плывущей в молочно-белом океане. Туман развеивается. Земля начинает пробуждаться. Портленд тоже скоро зашевелится.
Колин излагает нам план.
Хана
В мое последнее утро бытия Ханой Тэйт я в одиночестве пью кофе на террасе.
Я планировала прокатиться на велосипеде напоследок, но теперь на это можно не рассчитывать — после того, что произошло прошлым вечером. Улицы сейчас наверняка кишат полицией и регуляторами. Мне придется показывать документы, и мне примутся задавать вопросы, на которые я не смогу ответить.
Так что вместо этого я сижу на подвесной скамье-качелях; их ритмичное поскрипывание действует на меня умиротворяюще. Воздух все еще по-утреннему свежий, прохладный и пропитанный солью. Время от времени слышатся пронзительные крики чаек. Если не считать их, вокруг царит тишина. Ни сигналов тревоги, ни воя сирен, ни малейшего намека на вчерашний переполох.
Но в центре все совсем иначе. Там будут баррикады, и проверки документов, и усиленная охрана новой стены, Я вдруг вспоминаю, как Фред однажды сказал мне про стену, что она будет подобна ладони Божьей, что навеки укроет нас от опасности, защитит от больных, ущербных, неверных и недостойных.
