Но маркиза уже потеряла к нему всякий интерес и смотрела только на Шарлотту. Судя по ее пристальному взгляду, девушка ее всерьез заинтересовала.
— Вы родились на берегах Луары? — задала маркиза следующий вопрос.
«Опять! — воскликнула про себя Шарлотта. — Тот же самый вопрос!»
— Нет, мадам, я родилась в Сен-Жермене.
— Ах, вот оно что!
Больше маркиза ничего не сказала и удалилась вместе со своей спутницей. Шарлотта услышала, как она произнесла:
— Удивительное сходство, вы не находите?
— Не так уж оно очевидно! И, судя по всему, характер у малышки потверже, чем у несчастной Луизы. А она обещает быть красавицей...
— Да, без сомнения. Но, я думаю, к лучшему, что она уезжает из Франции.
Обе дамы удалялись медленно, и Шарлотта слышала все, о чем они говорили, потому что понижать голос они не считали нужным.
— Хотелось бы мне знать, на кого я похожа, — задумчиво проговорила Шарлотта. — Уже второй раз мне говорят о каком-то сходстве!
— А кто сказал первым?
— Герцог Филипп.
— Он в хороших отношениях с маркизой. Я мог бы его спросить об этом, если бы только...— Если бы только что?
— Если бы только вы не уезжали. Мы ведь не знаем, когда снова вас увидим, так что не имеет смысла зря его беспокоить, — рассудительно объяснил молодой человек
— Как это любезно с вашей стороны! Очень вам благодарна! — проговорила негодующая Шарлотта, повернулась на каблуках и чуть ли не бегом понеслась к мадам де Клерамбо, которая должна была сопровождать королеву испанскую до границы, а сейчас подозвала к себе Шарлотту.
* * *
Несколько дней спустя Мария-Луиза должна была покинуть Фонтенбло в сопровождении блестящего эскорта, возглавлять который был назначен шевалье де Лоррен. Когда молодая королева узнала об этом, она вспыхнула от возмущения.
— Как? Убийца моей матери?
И тогда мадам де Клерамбо и другие придворные принялись ей внушать, что шевалье был совершенно ни при чем, что это всего лишь злые слухи, что такие безосновательные подозрения возникают всякий раз, когда случается безвременная кончина высокородного лица, что ее отец, тревожась о ней, поручил заботиться о ее жизни и безопасности своему лучшему другу. Но все эти уговоры не подействовали и не смогли разубедить Марию-Луизу, грусть ее только усилилась.
А Его величество король сказал на прощание своей племяннице:
— Мадам, мое самое горячее желание сказать вам «прощайте» навсегда. Худшее из несчастий, какое только может с вами произойти — это вновь вернуться однажды во Францию...
Можно ли было найти более жестокие слова в час отъезда? Шарлотта, увидев, как болезненно исказилось горем прелестное личико Марии-Луизы, решила раз и навсегда, что король — человек без сердца и что она будет ненавидеть его всю свою жизнь...
Филипп Орлеанский, собиравшийся путешествовать вместе с дочерью целую неделю, сопровождая ее неторопливое странствие в сторону Испании, недовольно нахмурил брови, услышав слова своего брата.
— Не будем заглядывать в будущее, сир, мой брат! В моем сердце королева Испании всегда останется дочерью.
Он помог ей усесться в карету и, услышав, как горько она всхлипнула, устроился рядом с ней и взял ее за руку.
— Вверьте свою судьбу Господу Богу и положитесь на Него, дочь моя, — сказал он. — Никогда ничего не бывает так хорошо или так плохо, как мы это себе воображаем. Может быть, вы будете гораздо счастливее, чем сейчас думаете. Кучер, трогай! Покончим с прощаниями, которым нет ни конца, ни края. И вытрите слезы, моя дорогая, иначе...
Герцог Филипп не прибавил больше ни слова. Тяжелый экипаж тронулся с места, а герцог обнял за плечи маленькую королеву и заплакал вместе с ней. Со своего места, в самом конце эскорта, Шарлотта наблюдала, как понемногу исчезают из вида лица людей, которых она так и не успела узнать. Но один человек все же привлек ее внимание. Мужчина лет тридцати, такой же разодетый вертопрах, как и другие, весь в бантах и с фатоватой улыбочкой — Шарлотта таких терпеть не могла, кроме разве что де Сен-Форжа, который ее забавлял, — не сводил с нее взгляда. И когда ее глаза встретились с его, темными и сумрачными, Шарлотта вздрогнула от ненависти, которую в них прочитала, что подтвердила и улыбка, внезапно ставшая злобной.
Испуганная Шарлотта, не желая больше видеть неприятного незнакомца, откинулась на подушки кареты и торопливо несколько раз перекрестилась. И внезапно почувствовала, что совершенно счастлива оттого, что уезжает в далекую-далекую Испанию. Незнакомец смотрел на нее с нескрываемой враждебностью, откровенно давая понять, что она ему ненавистна. Но она-то ни разу в жизни его не видела...
Часть II
От Мадрида до Версаля
Глава 4
«Mi reina!»
[32]
...
На главной площади Мадрида под названием Майор столпилось столько народу, что яблоку негде было упасть, а площадь была огромных размеров, на ней помещалось не меньше пятидесяти тысяч человек. Однако центральная ее часть, оцепленная солдатами с пиками, оставалась свободной. С одной стороны там возвышалось что-то вроде трибуны с невысокими, грубыми скамьями — ее сколотили за одну ночь, и на ней должны были разместиться еретики и преступники, с другой стороны тянулся помост с несколькими рядами высоких, удобных кресел — они предназначались для высшего духовенства и Святой инквизиции. Неподалеку, вокруг столбов с почерневшими цепями, громоздилась гора дров, хвороста и соломы. Ледяной ветер дул с кастильского нагорья и рассеивал едва ощутимое тепло, которое скупо дарило бледное зимнее солнце.
Король и королева, сопровождаемые свитой из знати, заняли места на широком балконе Панадерии
[33]
. Фрейлин-француженок, прибывших раньше королевской четы, рассадили возле окон, откуда они могли наслаждаться впечатляющим зрелищем, не потеряв из виду ни единой подробности предстоящего действа. Само собой разумеется, среди них была и мадемуазель де Фонтенак. Она отдала бы все на свете, лишь бы не присутствовать на этом душераздирающем зрелище... Но кто бы ей такое позволил? Во внимание, возможно, приняли бы чуму, проказу или холеру, но даже высокая температура или лихорадка не служили основанием для отсутствия на подобном «спектакле». Отсутствовать — означало нанести оскорбление лично государю, который пожелал устроить своим подданным такое изысканное развлечение, как аутодафе. Во всяком случае, именно это сообщила им графиня де Грансей накануне вечером. Она стала главной в маленькой колонии француженок после того, как они расстались на границе с вдовой маршала Клерамбо, безутешной от разлуки с принцессой, которую она воспитывала чуть ли не с пеленок. Шарлотту не огорчила эта перемена. В их новом и весьма незавидном положении она, безусловно, была к лучшему. В отличие от добрейшей, но несколько боязливой и нерешительной Клерамбо, мадам де Грансей обладала немалой энергией и хладнокровием, которые Помогали ей противостоять первой статс-даме королевы, герцогине де Терранова, недоброжелательной и злобной. Мадам де Грансей было около тридцати, и она отличалась необыкновенно привлекательной внешностью. Ее, неизвестно по какой причине, считали любовницей Филиппа Орлеанского, тогда как на самом деле она была любовницей красавца Филиппа де Лоррена, главного любимчика герцога. Людовик назначил мадам де Грансей дамой, отвечающей за туалет королевы, и она ревностно следила за нарядами и особенно за драгоценностями, которыми король весьма щедро снабдил свою племянницу, так хладнокровно принесенную в жертву своим политическим расчетам.
