— Не все, — возразил я, выглядывая в окно.
Страшила Рэдли внимательно посмотрел на меня. Он сидел на парковке, прямо на полустертой разметке, как будто ожидая нас. Страшила повсюду ходил за Леной, как и положено собаке чародея. Мне не раз приходило в голову подвезти эту собаку — почему бы не помочь ему сэкономить время. Я открыл дверь, но Страшила даже не шелохнулся.
— Ладно. Как хочешь, — сказал я вслух, когда понял, что Страшила даже и не думает залезать в машину.
Я хотел было закрыть дверь, но тут он прыгнул мне на колени, перелез через коробку передач и попал прямо в объятья Лены. Она зарылась лицом в его шерсть и сделала глубокий вдох, как будто этот шелудивый пес распространял вокруг себя атмосферу покоя. На мгновение они превратились в единое целое, колышущийся клубок черной шерсти и черных волос. На моих глазах появилась новая вселенная, такая хрупкая, что, казалось, стоит мне хоть пальцем прикоснуться к ним, потянуть не за ту ниточку, как она распадется.
Я вдруг понял, что нужно делать. На меня нахлынуло необъяснимое ощущение, столь же сильное, как и сны, в которых я впервые увидел Лену. Наши общие сны, настолько реальные, что, проснувшись, я мог запросто обнаружить грязь на простынях или речную воду, стекающую на пол комнаты. Сейчас ощущение было точно такое же. Главное — понять, за какую ниточку потянуть. Именно я должен знать верное направление. В таком состоянии Лена не могла ясно мыслить, поэтому решение предстояло принять мне.
Она потерялась. Лена потерялась, а я не мог этого допустить.
Я завел машину и дал задний ход. Мы едва успели въехать на парковку, но я сразу понял, что пора везти Лену домой.
Страшила всю дорогу просидел в машине с закрытыми глазами.
Мы взяли старое одеяло, пошли в Гринбрайр и устроились в обнимку возле могилы Женевьевы на крошечном участке травы рядом с каменной плитой и полуразрушенной стеной. Со всех сторон нас окружали почерневшие деревья и луга, зелень пучками пробивалась через застывший слой сажи и грязи. Однако это место даже сейчас оставалось нашим: именно здесь мы с Леной впервые разговаривали наедине после того, как она одним взглядом — ну и своими чародейскими способностями — разбила окно в классе на уроке английского. Тетя Дель не могла смотреть на сожженное кладбище и испепеленный сад, а вот Лену это зрелище ничуть не смущало. Здесь она видела Мэкона в последний раз, и одно это придавало пепелищу особую ценность. Казалось, вид разрушения ей хорошо знаком и приносит утешение. Судьба пришла, забрала все, что стояло у нее на пути, и исчезла. Нет смысла мучиться и гадать, что будет дальше или когда подобное произойдет в следующий раз.
Зеленая трава была влажной от росы, поэтому я поплотнее закутал нас в одеяло.
— Двигайся поближе, ты же мерзнешь!
Лена улыбнулась, даже не взглянув на меня, и спросила:
— С каких это пор мне нужна причина, чтобы подвинуться поближе?
Она прижалась ко мне, и некоторое время мы сидели молча. Наши тела согревали друг друга, пальцы сплелись, и по руке побежали мурашки. Так бывало всегда, стоило нам прикоснуться друг к другу — слабый электрический разряд, усиливавшийся с каждым прикосновением. Вечное напоминание о том, что чародеи и смертные не могут быть вместе. По крайней мере так, чтобы смертный остался после этого в живых. Я посмотрел на искривленные почерневшие ветви деревьев и бледное небо и вспомнил, как впервые пришел в этот сад в поисках Лены и обнаружил ее в зарослях высокой травы, всю в слезах. Мы наблюдали, как серые облака исчезают с ярко-голубого неба. Она могла разогнать облака, всего лишь подумав о них. Голубое небо — вот кем я стал для нее. Лена, повелительница ураганов, и я — старый добрый Итан Уот. Не могу представить, как можно жить без нее.
— Смотри! — воскликнула Лена, перелезая через меня и дотягиваясь до сломанных почерневших ветвей.
Единственный уцелевший во всем саду лимон ярким пятном желтел на фоне толстого слоя пепла, покрывающего все вокруг. Лена сорвала его, и в воздух поднялось облачко черных хлопьев. Желтая кожура сияла на ее ладони. Она откинулась назад и улеглась мне на колени.
— Ты только посмотри! Значит, не все сгорело дотла.
— Сад возродится, Эль.
— Я знаю, — неуверенно ответила она, крутя в руках лимон.
— Через год в это время от черноты не останется и следа.
Я поцеловал ее в лоб, в нос, в родинку в форме идеального полумесяца, темневшую на скуле. Лена прижалась ко мне.
— Все станет зеленым. Даже эти деревья.
Мы встали с одеяла и скинули обувь. Каждый раз, когда наша обнаженная кожа соприкасалась, я чувствовал знакомые уколы электричества. Лена стояла совсем близко, ее локоны падали мне на лицо. Я подул на них, и они рассыпались по плечам. Меня неодолимо тянуло к ней, уносило потоком, который одновременно связывал и разделял нас. Я наклонился и поцеловал ее в губы, а она поднесла мне под нос лимон и, поддразнивая, приказала:
— Понюхай!
— Пахнет, как ты.
Лимон и розмарин, аромат, которым Лена заворожила меня с первой встречи. Она втянула ноздрями запах и скривилась.
— Кислый, совсем как я.
— Вовсе ты и не кислая.
Я притянул ее к себе, наши волосы перепачкались пеплом и травой, а злосчастный лимон потерялся где-то у нас в ногах, укатившись с одеяла. Кожа горела, словно охваченная внезапным пожаром. В последнее время, беря Лену за руку, я ощущал лишь ледяной холод, но когда мы целовались — по-настоящему целовались — жар становился просто невыносимым. Я любил ее, каждый атом, каждую пылающую клетку в отдельности и все вместе. Мы целовались до тех пор, пока мое сердце не начало биться неровно, пока я не перестал что-либо чувствовать и слышать, погружаясь во тьму…
Лена оттолкнула меня, мы лежали рядом на траве, а я пытался отдышаться.
«Ты в порядке?»
«Да… все хорошо».
Это была наглая ложь, но я не мог сказать ей правду. Мне показалось, что запахло горелым, и тут я понял, что одеяло горит. Оно дымилось снизу, с той стороны, где материя касалась земли. Лена вскочила на ноги и схватила одеяло — трава под нами обуглилась, почернела и примялась.
— Итан. Посмотри на траву.
— А что такое?
Дыхание еще не восстановилось, но я старался сделать вид, что все в норме. После дня рождения Лены на физическом уровне мне становилось все хуже и хуже. Я не мог заставить себя не трогать ее, но иногда прикосновение вызывало нестерпимую боль.
— Трава тоже выгорела.
— Странно.
Она бесстрастно посмотрела на меня — ее глаза показались мне непривычно темными и яркими одновременно — и пнула траву.
— Это все из-за меня.
— Ага, ты же у нас горячая штучка.
— Ничего смешного! С каждым разом становится только хуже.
