После ужина мы пешком отправились к лодке, по пути беседуя о Хампи. По мнению мистера Кадама, нам следовало посетить местный храм Дурги, прежде чем отправляться на развалины в поисках пути в царство Кишкиндха.
Перебравшись через реку, мы неторопливо прогулялись по городку к местному рынку и вскоре увидели впереди зеленое здание нашего отеля. Мистер Кадам повернулся ко мне и смущенно сказал:
— Надеюсь, вы не в обиде на меня за то, что я выбрал такую скромную гостиницу. Видите ли, я намеренно хотел остановиться в этом небольшом городке возле джунглей на тот случай, если Рену что-то понадобится. Здесь он всегда сможет быстро добраться до нас, и у меня на сердце спокойнее, когда он рядом.
— Все замечательно, мистер Кадам! Тем более после недели, проведенной в джунглях, этот отель кажется мне вершиной роскоши!
Он рассмеялся и кивнул. Мы немного погуляли среди рыночных лотков, где мистер Кадам купил немного фруктов на завтрак и какие-то рисовые колобки, завернутые в листья банана. С виду они были очень похожи на те, что дал мне с собой Пхет, но мистер Кадам заверил меня, что они сладкие и совсем не острые.
Приготовившись ко сну, я взбила подушку, подложила ее себе под спину, укрыла ноги свежевыстиранным и высушенным одеялом и стала думать о Рене, который остался совсем один в джунглях. Меня мучили угрызения совести за то, что я лежу здесь, а он ютится под открытым небом. Я скучала по нему и чувствовала себя одинокой. Мне нравилось, когда он был рядом. Глубоко вздохнув, я расплела косу, поворочалась немного, устраиваясь поудобнее, и задремала.
Около полуночи меня разбудил тихий стук в дверь. Я не спешила открывать. Час был поздний, и это точно не мог быть мистер Кадам. Встав, я все-таки подошла к двери, бесшумно взялась рукой за ручку и прислушалась.
Тихий стук повторился, а потом знакомый голос еле слышно прошептал:
— Келси, это я.
Я открыла дверь и выглянула наружу. Там стоял Рен — в белой одежде, босой и с торжествующей улыбкой на лице. Я втащила его внутрь и свирепо зашипела:
— Что ты здесь делаешь? Тебе опасно появляться в городе! Тебя могут увидеть, и тогда за тобой вышлют охотников!
Он пожал плечами и ухмыльнулся.
— Я соскучился.
Мои губы сами собой задрожали в кривой улыбке.
— Я тоже соскучилась.
Он небрежно прислонился плечом к косяку.
— Значит, ты позволишь мне остаться здесь? Я лягу на полу и уйду до рассвета. Никто меня не увидит, обещаю.
Я глубоко вздохнула.
— Ладно, только дай слово, что уйдешь рано. Я не хочу, чтобы ты рисковал собой.
— Слово! — Он сел на кровать, взял меня за руку и усадил рядом. — Мне совсем не нравится спать в темных джунглях одному.
— Мне бы тоже не понравилось!
Рен опустил глаза на наши переплетенные руки.
— Когда я рядом с тобой, я снова чувствую себя мужчиной. Но когда я в джунглях, совсем один, я становлюсь хищником… животным. — Он вскинул на меня глаза.
— Я понимаю. Все хорошо, — сказала я, крепко сжав его пальцы. — Правда.
— Знаешь, вас нелегко было выследить, — улыбнулся он. — К счастью для меня, вы решили прогуляться после ужина, поэтому я шел по вашему следу до самой твоей двери.
Внезапно его внимание привлекло что-то, лежавшее на тумбочке. Наклонившись через меня, он взял мой открытый дневник. Как раз перед сном я нарисовала там еще одного тигра — моего тигра. За цирковые зарисовки я не волновалась, но последний рисунок был слишком личным и правдивым. Несколько мгновений Рен молча рассматривал свой портрет, а я стояла рядом и краснела до ушей.
Он обвел нарисованного тигра пальцем и тихо прошептал:
— Когда-нибудь ты нарисуешь настоящего меня.
Бережно отложив дневник, он взял мои руки в свои, повернул меня к себе и с жаром сказал:
— Я не хочу, чтобы, глядя на меня, ты видела только тигра. Я хочу, чтобы ты видела меня, мужчину.
Протянувшись ко мне, он хотел коснуться моей щеки, но вдруг замер и убрал руку.
— Я слишком долго прожил в шкуре тигра. Он украл мою человечность.
Я кивнула, а он сжал мои руки и еле слышно прошептал:
— Келлс, я больше не хочу быть им! Я хочу быть собой. Я хочу, чтобы у меня была жизнь.
— Я понимаю, — также тихо ответила я и погладила его по щеке. — Рен, я…
Я оцепенела, когда он перехватил мою руку, медленно поднес к своим губам и поцеловал в ладонь. У меня мурашки побежали по руке. Синие глаза Рена с каким-то отчаянием смотрели мне в лицо, они чего-то хотели, чего-то ждали от меня.
Я хотела сказать что-нибудь ободряющее. Хотела утешить его. Но не могла найти подходящих слов. Его мольба нашла отклик в моей душе. Я чувствовала глубокую привязанность к нему, настоящую, сильную близость. Мне хотелось ему помочь. Я хотела быть его другом и хотела… наверное, чего-то большего. Я попыталась понять и определить свое отношение к нему. Поначалу мне казалось, что мои чувства к Рену слишком сложны и не поддаются никакому анализу, но очень скоро мне стало ясно, что самое сильное переживание в клубке моих эмоций, то, от которого у меня переворачивается сердце, называется совсем просто… любовь.
После смерти родителей я возвела плотину вокруг своего сердца. Я не позволяла себе никого полюбить из страха, что любимых снова отнимут у меня. Я сознательно избегала любых близких отношений. Нет, мне нравились разные люди, и у меня было много приятелей, но я не решалась никого полюбить. Только не это. Никогда.
Но ранимость Рена заставила меня ослабить защиту, и тогда он медленно и методично, кирпичик за кирпичиком, стал разбирать возведенную мною дамбу. Волны нежности перекатывались через нее, просачивались сквозь трещины. И вот наконец чувства прорвались и затопили меня. Мне было страшно снова остаться без защиты и открыться для любви. Сердце бешено колотилось у меня в груди, громко билось о ребра. Мне казалось, что Рен слышит его стук.
Он не сводил с меня глаз, и я увидела, как выражение его лица изменилось. Грустный взгляд стал встревоженным.
«Что дальше? Что мне делать? Что сказать? Как дать ему понять, что я чувствую?»
Я вдруг вспомнила, что когда мы с мамой смотрели мелодрамы, у нас было любимое выражение: «Заткнись и поцелуй ее, наконец!» Нас всегда приводило в отчаяние, когда герой или героиня не делали того, что было совершенно очевидно для нас обеих, и каждый раз, когда наступал напряженный романтический момент, мы с мамой хором твердили свое заклинание. Мне показалось, будто я слышу веселый мамин голос, дающий мне тот же совет: «Келлс, заткнись и поцелуй его, наконец!»
Поэтому я взяла себя за шкирку, встряхнула и тут же, пока не передумала, наклонилась и поцеловала Рена.
Он замер. Он не ответил на мой поцелуй. И не оттолкнул меня. Он просто перестал… шевелиться. Я отстранилась, увидела его потрясенное лицо и тут же пожалела о своей выходке. Сгорая со стыда, я встала и пошла прочь. Мне хотелось отойти подальше от Рена, пока я буду лихорадочно возводить новые укрепления вокруг своего сердца.
