— С такой. Все знают, что он оставил две рукописи,
возможно, даже четыре. Не мне тебе говорить, сколько это стоит.
— Не мне тебе говорить, — передразнила я, —
что существует авторское право. Вряд ли вор заработает что-либо, кроме
неприятностей. К тому же тебе прекрасно известно, что рукописей там нет. В
кабинете бумаги Артемьева, в которых по большей части ничего интересного.
— Это точно. Покойный, заботясь о будущих биографах,
складировал в шкафах всякую дрянь. Но вор может и не знать об этом.
— Меня беспокоит другое, — нахмурилась я. —
Сусанна где-то раздобыла бинокль. Послушать Наталью, так она сидела в дозоре,
как заправский разведчик. Из ее комнаты отличный вид как на левое крыло дома,
так и на правое. А что у нас в правом крыле?
— Студия Костаса, то есть теперь твоя студия.
Ты ведь обожаешь рисовать цветочки.., ух ты, черт, —
простонала Софья, из чего я заключила, что до нее наконец дошла моя
мысль. — Думаешь.., а там даже штор нет.
— Какие шторы в студии? Художнику необходим свет. Хотя
я-то могу и без света, то есть со шторами.
— Завтра же распоряжусь повесить. Еще бы узнать,
привиделся ей ночной гость или у нас не только Сусанна проявляет излишнее
любопытство.
Разумеется, разговор с Софьей меня не успокоил. Я пожалела,
что в свое время не установила в доме видеонаблюдение. Может, стоило этим
заняться?
* * *
Гости стали прибывать после десяти утра. Мы с Софьей
отправились на утреннюю службу, из церкви проехали на кладбище Выполнив волю
покойного, то есть кремировав его, я понятия не имела, что делать с прахом.
Развеять его над водами Ганга не решилась, раз такого указания не было, но ведь
не в доме же его держать? Чего доброго, кошмары замучают. Как всегда, выручила
Софья. Сначала она предложила построить для Артемьева мавзолей, но в конце
концов мы ограничились памятником на кладбище, где и установили урну с прахом.
На подходе к памятнику выяснилось, что нас успели опередить,
плита была буквально завалена цветами. Мы внесли свою лепту в виде двух букетов
роз, красных и белых, которые покойный так любил при жизни. Я всплакнула,
разглядывая памятник, сделанный по эскизу супруга, когда он еще не
оригинальничал и намеревался упокоиться, как все. Черный мраморный крест
высотой два метра, у основания череп, лавровый венок и надпись: «Спи спокойно».
В оригинальном проекте значилось: «От благодарного
Отечества», но мы после некоторых раздумий решили, что Артемьеву стоило быть
скромнее, и обошлись расхожим пожеланием.
— Я сегодня всю ночь глаз не сомкнула, — заявила
Софья. — Все прислушивалась.
— И что? — поинтересовалась я.
Она пожала плечами:
— Ничегошеньки не слышала.
— Так, может, это хорошо? — неуверенно
предположила я.
— Вот уж не знаю. Вряд ли Сусанне почудилось.
Если только она этого ночного гостя из вредности не
придумала.
— Зачем?
— Ну.., чтобы внести в нашу спокойную жизнь необходимую
интригу. Я вот что подумала: надо бы заняться кабинетом Артемьева, разобрать
хлам, что он накопил за долгие годы.
Я невольно поморщилась.
— У меня на это совершенно нет времени.
— Я могу одна заняться.
— У тебя тоже времени нет.
— Придется найти.
— Мы же проверили: там нет ничего такого, что могло бы…
— А если этот придурок где-нибудь спрятал покаянное
письмо?
— Бред, — отмахнулась я. — Артемьев очень
дорожил мнением потомков. Вон какой памятник себе воздвиг.
— Короче, ключ от его комнаты теперь у меня.
Кстати, кабинет Артемьева весь этот год был заперт, но ключ
торчал в двери. Я была уверена, что никому и в голову не придет совать туда
свой нос.
Наталья была только рада избавиться от лишней работы, дети к
кабинету отца никакого интереса не проявляли. Правда, один раз я застала там
Кристину в обществе ее бойфренда. Я шла по коридору и обратила внимание, что
дверь кабинета открыта, подошла и услышала, как Кристина что-то рассказывает
своему другу — должно быть, решила, что знаменитый отец возвысит ее в глазах
возлюбленного, вот и привела юношу в кабинет-музей имени отца.
— Поехали домой, — позвала Софья. — Дел
невпроворот.
Мы зашагали к машине. Возле нашего лимузина притулилась
старенькая иномарка, из нее выбрались необъятных размеров дама с фиолетовыми
волосами и сухонький мужичонка неопределенного возраста.
Одет он был неопрятно, джинсы следовало бы постирать, на
рубашке отсутствовали две пуговицы.
Дама также могла похвастать пренебрежением к своему туалету.
Ворот трикотажной кофты растянут, рукава засалены, подол юбки спереди вздернут,
и из-под подола нахально выглядывает комбинация.
Мы намеревались пройти мимо, но мужичок бросился ко мне,
протягивая руки, точно собирался заключить меня в объятия.
— Лариса Сергеевна…
— Это что такое? — пробормотала Софья и на всякий
случай закрыла меня грудью, сверля мужичка недобрым взглядом. Едва не
натолкнувшись на Софью, мужичок досадливо крякнул и отступил в сторону.
— Позвольте представиться, — торопливо сказал он,
стараясь смотреть исключительно на меня. — Хоботов Семен Васильевич. Я
писал вам, и вы любезно…
— Да-да, помню, — вместо меня отозвалась Софья и
протянула ему руку:
— Софья Андреевна, секретарь Ларисы Сергеевны. Ждем вас
сегодня у нас в восемнадцать ноль-ноль.
— Благодарю, — разулыбался Хоботов и подтянул за
руку пышнотелую даму. — Это моя супруга.
Рахиль Моисеевна.
— Очень приятно, — кивнула я и, помешкав,
добавила:
— Разумеется, мы ждем вас вместе с супругой.
— Я в восторге от вашего мужа, — затараторила
она. — Я хотела сказать, от его книг. В совершенном восторге. Я всегда
говорила Семочке, Боря — гений, он достигнет многого. Правда, Сема?
— Да-да, дорогая. Моя супруга была очень дружна с
Борисом.
— Он всегда показывал мне все свеженаписанное. Ах,
какое это было блаженство сидеть возле камина и слушать его хрустальную прозу.
— Почему хрустальную? — удивилась Софья.
