— Борису все равно, — отмахнулась Аглая. — А
ты должна подумать о себе. Пока ты снова не вышла замуж… — Тут она слегка
прикусила язык и закончила несколько виновато:
— Не все коту масленица, это я Скворцову имею в виду.
Хочешь познакомлю тебя с одним человеком?
— На предмет замужества? — проявила я интерес.
— На предмет издания, — смутилась Аглая.
— На этот предмет меня завалили предложениями.
— Только ради бога не отдавай рукописи этой кикиморе. У
меня просто головокружение начинается, как подумаю…
— Должно быть, давление, — перебила я.
— Ага. С моим весом только и жди какой-нибудь пакости.
Пробую худеть, становится даже хуже. Видно, мне на роду написано таскать на
хребтине сто двадцать килограммов. Я решила написать его биографию, — без
перехода заявила она. — Кто, если не я? Сама подумай. Он самый
значительный человек в моей жизни. Ты архив разбирала?
— Только рукописи.
— Для тебя все прочее хлам, а для меня… — Тут она
неожиданно зарыдала, что выглядело невероятно комично, плечи ее дрогнули, и
вместе с ними задрожали все жировые отложения, Аглая стала похожа на
растревоженный студень.
Только я шагнула к ней со словами утешения и сестринскими
объятиями, как она так же внезапно успокоилась, шмыгнула носом, вытерла слезы
толстой ладошкой и улыбнулась. Косметикой она никогда не пользовалась, и
никакого урона ее красоте слезы не нанесли.
Надо сказать, что, на мой взгляд, выглядела Аглая совсем
неплохо. Разумеется, я имею в виду лицо, а не безбрежные телеса. Она была
значительно моложе Скворцовой, на пухлом лице ни единой морщины, глаза большие,
нос крупный, впечатление портили лишь губы: слишком маленькие для ее лица, они
придавали ей капризное выражение. Она всегда ходила в брючных костюмах с
неизменной желтой брошью на груди, огромный скарабей был под стать бюсту.
Аглая дважды выходила замуж, но каждый раз неудачно. Оба ее
мужа, кроткие, забитые существа, никакой памяти в умах и сердцах окружающих не
оставили. У Аглаи был сын, который жил в Америке и в Россию возвращаться не
собирался. Комплекцией он удался в отца, матери едва дотягивал до плеча и
страшно ее боялся.
— Не возражаешь, если я займусь его архивом? —
закончила она весьма деловито.
— Боюсь, ты опоздала. Я уже дала обещание, —
ответила я.
— Кому?
— Серовой.
— С какой стати? — не поверила Аглая. — Зачем
ей архив Бориса? Да она всю жизнь презрительно воротила нос, стоило кому-то при
ней заговорить о нем.
— Вот уж не знаю. Она задумала написать его
романизированную биографию.
— Светлая память Бори в беллетристике? Да ты с ума
сошла. — Аглая схватила меня за руку, я ее тут же выдернула, но все равно
некоторое время потрясала рукой, дабы вернуть ей подвижность. Хватка у Аглаи
была железная.
— Не могу же я ей запретить? — пожаловалась я.
— Еще как можешь. По крайней мере, к архиву ее
подпускать никак нельзя.
— Пусть копается.
— Ни за что! — рявкнула Аглая, чем здорово меня
напугала. — Единственный человек, способный рассказать миру, какое он был
сокровище, — это я.
— Хорошо, копайтесь обе. Мне что, жалко?
— Ты просто невыносима, — скривилась Аглая,
готовясь опять зареветь. — Рукописи отдает Скворцовой, архив Серовой
Подумай о муже, — взвыла она, но на этот раз впечатления на меня не
произвела.
— Ты сама сказала, Борису все равно. — Подозреваю,
ей очень хотелось огреть меня чем-то тяжелым, к примеру своим кулаком, но тут
появилась Наталья, и мысли о членовредительстве Аглае поневоле пришлось
оставить.
— Лариса Сергеевна, опять гости, вы встретите или мне?
— Кто приехал? — спросила я.
— Полынина с мужчиной, должно быть, ухажер.
— У этой одно на уме, — пробормотала Аглая. Первую
супругу Артемьева она ненавидела даже больше остальных своих сокурсниц Думаю,
не могла простить ей, что Артемьев, будучи молодым и неблагоразумным, выбрал
ее, а не Аглаю. — Лучше уйду, — заявила она, а я пошла встречать
гостей.
В холле стояла Полынина и разговаривала с Розой. Разумеется,
речь шла о Сусанне. Рядом с Полыниной замер мужчина в темном костюме. Пока я
спускалась по лестнице, ничего более определенного сказать о нем не могла.
Полынина увидела меня и, улыбнувшись, шагнула навстречу. После развода она
оставила себе фамилию мужа, Полынина ее литературный псевдоним. Пока она жила с
Артемьевым, то в основном занималась литературными переводами, надо было на
что-то кормить семью, наш гений был для этого совершенно не приспособлен.
Возможно, она бы всю жизнь так этим и занималась, не закажи
ей одно издательство перевести с английского несколько детективов. По мнению
Татьяны, книжки были настолько бездарными, что вызывали у нее стойкое
отвращение, а заодно и сподвигли на написание собственного детектива. Детектив
напечатали. На сегодняшний день у нее вышло пятнадцать книг, и популярность ее
росла, что не давало покоя ее приятельницам. Скворцова злилась, что она
печатается не у нее, Серова, что популярность Полыниной растет, в то время как
ее собственная близка к закату, Аглая просто злилась, потому что по-другому не
умела. Разумеется, все три считали Полынину бездарностью, хотя ни одной ее
книги принципиально не читали.
— Привет, — улыбнулась мне Татьяна, и мы
расцеловались. Она была моего роста, нормального телосложения, но вбила себе в
голову, что должна похудеть, чем в основном и занималась. Из всех цветов
Татьяна предпочитала черный, решив, что он ее стройнит. Недруги сразу же
прозвали ее вороной. Ей было немногим более сорока, и выглядела она примерно на
столько же. Мне очень нравились ее глаза.
Во-первых, они были ярко-зелеными (согласитесь, это все-таки
редкость), во-вторых, глаза были умными, а еще Татьяна любила смеяться и
получала от этого настоящее удовольствие.
Я ждала, что она представит мне своего спутника, но она лишь
вскользь бросила:
— Это мой шофер. Я позвоню, — сказала она ему, и
тот, попрощавшись, удалился. Вот тебе и ухажер.
Никогда не стоит делать поспешные выводы. — Литтусовка
уже здесь? — поинтересовалась Татьяна, взяв меня под руку.
— В полном составе.
— Придется это как-то пережить. Скворцова примчалась
первой?
— Второй. В компании с Аглаей.
