— Зачем вызывать у людей ненужные мысли?
Общественность считает, что тебе где-то в районе тридцати, а
тут взрослый парень в сыновьях.
— Он сын Артемьева.
— Неважно. Мысли все равно возникают.
— Ну и что? Я же не солистка девчачьей группы…
— А вдруг ты ею решишь стать? — пожала плечами
Софья. — Опять же на последней фотографии в журнале ты выглядела моложе
Макса, а он так старательно тебя обнимал…
— Ты совершенно спятила, — разозлилась я. — Я
люблю Макса, он хороший мальчик…
— Он успел вырасти, ему уже двадцать три года.
И теперь, когда умер его отец…
— При чем здесь это?
— Смею напомнить, — в свою очередь разозлилась
Софья, — что желтая пресса окрестила тебя «профессиональной вдовой». Твои
мужья умирали на пике карьеры, оставив тебе приличное состояние, а главное,
авторские права. Кстати, опять звонили по поводу твоего портрета. Его просто
жаждут приобрести…
— Мне не нравится выражение лица на этом портрете.
— Опять-таки смею напомнить, что ты тратишь слишком
много, наши расходы…
— Продадим портрет с синей рюмкой, — перебила ее
я.
— С чем? — скривилась Софья.
— С синей рюмкой. А что, звучит неплохо. Под таким
названием и представим его в каталоге. Через три месяца аукцион, и мы опять
разбогатеем. К тому же не забывай о книгах Артемьева. Скворцова жаждет их
получить, а это значит, мы заключим договор на самых выгодных для себя
условиях.
— Только держись подальше от Макса, — вздохнула
Софья. — Его чувства к тебе ничего общего с сыновними не имеют.
— Прекрати говорить гадости.
— Я не говорю гадости, я констатирую факт.
— Ему прекрасно известен мой возраст…
— А кого это волнует? Уж точно не его.
— Такие отношения совершенно бесперспективны, Макс
разумный мальчик и понимает…
— Вот уж нет. Я не его разум имею в виду. Тут ты права,
он в семействе точно приблудный. То есть по поводу мамаши ничего не скажешь, умна,
стерва, а папуля.., тьфу ты, о покойниках плохо не говорят.
Кажется, я мысль потеряла.
— Не ищи ее, лучше выпей чаю.
— Ах да, вспомнила. Макс умный мальчик, но он в тебя
влюблен. Разница в возрасте имеет место быть, но ты молодая женщина, красавица
и способна…
— Прекрати, — взмолилась я. — Звучит, как на
моих похоронах, я сосредоточие всех достоинств.
— Недостатки тоже есть, — пожала плечами
Софья. — Но они не идут ни в какое сравнение… А если кто-то из желтой
прессы разнюхает… Один намек — и скандала не избежать. Вся эта свора завопит,
что ты свела мужа в могилу, чтобы заполучить сыночка, или что сыночек свел в
могилу папашу, чтобы расчистить себе дорожку, что для нас ничуть не лучше.
Мальчик восхищается тобой, я бы даже сказала, благоговеет,
но если ты поведешь себя с ним не как мачеха, а как женщина…
— Господи, как ты мне надоела, — не выдержала
я. — Ты же знаешь, я люблю Макса как сына, которого у меня никогда не было
и, похоже, не будет.
Меня никогда не интересовали мужчины моложе меня, во мне
слишком развит материнский инстинкт, хочется им помочь, оградить от
неприятностей, но не более того. И здесь даже неважно, на сколько лет он моложе
— на три или на десять.
— Слава богу, значит, стоит опасаться только тех, кому
ближе к сорока, чем к тридцати, — дипломатично выразилась Софья. — Но
и здесь неплохо бы повременить. Твое последнее увлечение…
— Замолчи немедленно, — по-настоящему разозлилась
я. Софья схватила чашку и с постным видом отхлебнула глоток. Я отвела взгляд с
намерением насладиться пейзажем.
Вид с веранды открывался великолепный. Дом находился в
пригороде, в весьма живописном месте.
До ближайшей остановки троллейбуса отсюда всего-то десять
минут на машине, а чувство такое, что ты за тысячу километров от цивилизации.
Этот дом мы купили у чиновника высокого ранга, который по
милости злодейки-судьбы оказался под следствием. Вокруг шумел сосновый бор,
полтора десятка домов совершенно терялись в нем. Участок огромный, на нем тоже
росли сосны. Дом стоял на высоком берегу реки, к которой вела мраморная
лестница, на реке была устроена купальня.
Разумеется, вся территория была обнесена высоким забором.
Попасть на территорию, так сказать несанкционированно, можно лишь по воде,
ставить забор в реке показалось глупым даже высокому чиновнику, а меня и вовсе
заборы не занимали. Даже от видеокамер я отказалась. Конечно, имелась
сигнализация, но ею пользовались, только когда я надолго уезжала, а Роза и
Наташа на это время покидали дом. Кроме них, при доме практически постоянно
жили двое мужчин: сторож и садовник. Оба преклонного возраста.
На реке, кроме купальни, была пристань, возле которой в
настоящий момент замерли две моторки.
Костас после покупки дома пытался все здесь перестроить, но
я вовремя вмешалась, и нанести настоящий ущерб дому он не успел. Возвел лишь
застекленную веранду вдоль всего фасада, несколько изувечив его, но здесь было
очень приятно отдохнуть, и я смирилась.
Дом был построен в форме буквы П, повернутой ножками в
сторону реки, фасад в неоклассическом стиле (до вмешательства Костаса,
разумеется) выходил к дороге, правда, от дороги дом отделяли сосновая роща и
лужайка, с двух сторон были разбиты цветники. Возле ворот домик сторожа. От
домика к реке шла березовая аллея.
Я любила этот дом и предпочитала жить здесь, хотя не всегда
это удавалось, мне часто приходилось колесить по свету. Зато я всегда знала,
что меня ждет мой дом.
Пейзаж, легкий ветерок, солнце, которое довольно высоко
поднялось над рекой, настроили меня на лирический лад. Я блаженно потянулась и
тут вспомнила, что время неумолимо движется к полудню, а я еще в пеньюаре.
— Парикмахер будет в одиннадцать, — точно угадав
мои мысли, сказала Софья. Я кивнула.
— Тогда с чаепитием закругляемся.
Я уже собралась встать, когда на веранде появилась Наталья.
— Лариса Сергеевна, — сказала она, — вам
письмо. — И протянула мне конверт. Вообще-то почту разбирала Софья, оттого
поступок Натальи слегка удивил меня. О распределении обязанностей ей хорошо
известно, но тут она добавила:
— Просили лично в руки и срочно.
