Я все еще оставалась в Вестминстере и с нетерпением ждала, когда закончится положенный срок и я все узнаю. Я была уверена, что в это долгожданное утро я снова проснусь на рассвете, бодрая, с ясной головой, ощущая, как прозрачны мои мысли и чиста каждая частичка тела, и отправляюсь к реке, к тому месту, где холодные воды омывают столбики причала с привязанными к ним четырьмя лесками. Я всем сердцем надеялась, что вытащу леску с прикрепленной к ней белой ленточкой и маленький амулет в виде золотой короны окажется на месте, и это будет означать, что король вернется к нам ближайшей зимой.
Вставало солнце, когда я подошла к причалу и взялась за лески. Я невольно залюбовалась солнцем, поднимавшимся над самым сердцем Англии и отбрасывавшим на воду слепящие блики. Это было предзимнее солнце, бело-золотистое, с каким-то серебристым отливом; оно ярко светило в холодном голубом небе, но над рекою еще клубился утренний туман, и вдруг в этом тумане я увидела нечто совершенно невероятное: не одно солнце, а три! Да, я отчетливо разглядела три солнца — одно в небе, а еще два почти над самой водой. Возможно, это были просто два отражения в пелене тумана и в воде, но мне показалось, что это все же были три самых настоящих солнца. Я же явственно видела их! Я поморгала, протерла глаза, однако три солнца продолжали ослепительно сиять передо мною, и тогда я все же потянула за леску. И сразу почувствовала, что идет она слишком легко. Нет, мне не удалось вытащить леску с белой ленточкой, которая означала бы, что король вернется к нам этой зимой, как не удалось вытащить и леску с зеленой ленточкой, означавшей его весеннее выздоровление. Я достала лески одну за другой, но все напрасно: концы всех ленточек оказались свободны, золотая корона исчезла. Это говорило только об одном: наш король никогда не вернется к нам, и после долгой ночи будет новый рассвет, и над землею во всей красе взойдут сразу три солнца.
Я медленно брела обратно во дворец, держа в руках смятые мокрые ленты, и все размышляла, что могут значить эти три солнца над Англией. Приблизившись к покоям королевы, я услышала странный шум — какие-то крики, бряцанье оружия — и, подхватив подол своего длинного платья, поспешила туда. У дверей приемной Маргариты толпились люди в плащах, украшенных белой розой: люди герцога Йоркского. Двери были распахнуты, и возле них в нерешительности топталась личная охрана королевы, а сама королева сердито кричала на стражников по-французски. Фрейлины с визгом пытались укрыться в спальне Маргариты, а двое или трое членов королевского совета пробовали навести порядок и восстановить спокойствие. Оказалось, что гвардейцы Йорка захватили Эдмунда Бофора; когда я подошла, они как раз выводили его из покоев королевы. Когда его проводили мимо, он бросил на меня разъяренный взгляд, но я не успела ничего у него спросить и ничего сказать, поскольку его тут же потащили дальше. Королева бегом кинулась за ним следом, но я перехватила ее и крепко держала, пока она, обливаясь слезами, повторяла:
— Предатели! Это предательство!
— Что случилось? Что здесь происходит?
— Герцог Сомерсет обвинен в предательстве, — на ходу сообщил мне один из лордов, покидая спальню королевы. — Сейчас его отведут в Тауэр, а впоследствии подвергнут справедливому суду. Королеве, право же, не стоит так огорчаться.
— Предатели! — снова пронзительно выкрикнула Маргарита. — И ты предатель! Ты стоял рядом и смотрел, как этот дьявол Йорк со своими людьми его забирают!
По-прежнему крепко ее обнимая, я помогла ей вернуться в спальню. Она тут же упала ничком на постель, заливаясь слезами.
— Это все Ричард Йорк! — голосила она. — Это он настроил королевский совет против Эдмунда! Он хочет его уничтожить, он всегда был его врагом. А затем он постарается разделаться и со мной. И сам станет править королевством. Я все поняла, все!
Она чуть приподнялась и посмотрела на меня. Косы ее расплелись, волосы некрасивыми прядями падали на лицо, глаза покраснели от гнева и слез.
— Ты слышишь, Жакетта? Йорк — мой заклятый враг! Да, он мой враг, и я уничтожу его! Я освобожу Эдмунда из Тауэра, и мой сын будет сидеть на английском троне! И ни Ричард Йоркский, ни кто-либо еще меня не остановит!
Вестминстерский дворец, Лондон, весна 1454 года
Миновало Рождество. Ричард прибыл из Кале, но провел со мной в притихшем дворце лишь двенадцать дней праздников, а потом ему нужно было возвращаться обратно, так как в гарнизоне царили мятежные настроения и солдаты могли вот-вот взбунтоваться, поскольку перестали понимать, кто именно ими командует, да к тому же сильно опасались французов. Подчиняясь приказам Эдмунда Бофора, Ричард должен был удержать гарнизон во имя Англии, и при этом ему приходилось сопротивляться не только внешним, но и внутренним врагам. И вот мы снова прощались с ним на пристани, и снова я напоследок обнимала его, в отчаянии повторяя:
— Я поеду с тобой! Мы же не раз это обсуждали. Вот я возьму и прямо сейчас с тобой поеду.
— Любимая, ты же должна понимать: я ни за что не допущу, чтобы ты оказалась в осажденной крепости. В Кале теперь всякое может случиться, и лишь одному Богу известно, чем все это кончится.
— Когда же ты снова вернешься домой?
Он с каким-то покорным видом пожал плечами.
— Я вынужден осуществлять командование крепостью, пока меня от этого не освободят, а, судя по всему, ни король, ни Сомерсет не собираются этого делать. Если же власть захватит герцог Йоркский, то мне, наверное, придется удерживать Кале, сражаясь не только с французами, но и с ним, ведь я давал присягу Эдмунду Бофору и передать командование гарнизоном могу только лично ему. Так что я должен туда ехать. Но ты же знаешь, любимая: я непременно к тебе вернусь.
— Жаль, что мы не остались навсегда в Графтоне. Были бы сейчас простыми сквайрами и горя не знали, — жалобно промолвила я.
— Мне тоже хотелось бы навсегда там остаться, — согласился он. — Поцелуй детей и скажи, чтоб вели себя хорошо и не огорчали тебя. Скажи, что это их долг, и они должны исполнять его столь же исправно, как я исполняю свой.
— Лучше бы ты не был столь предан исполнению своего долга! — вырвалось у меня.
Он поцелуем закрыл мне рот и шепнул:
— А больше всего мне хотелось бы еще хоть одну ночь провести с тобой.
Затем, решительно меня отстранив, он взбежал по сходням на палубу.
Я продолжала стоять на причале, а когда он вновь появился у поручней, послала ему воздушный поцелуй и крикнула:
— Скорей возвращайся! Береги себя и скорей возвращайся!
— Я всегда к тебе возвращаюсь! — крикнул он в ответ. — И ты это знаешь. Я непременно скоро вернусь.
Уже и ночи стали совсем короткими, однако король не поправлялся. Алхимики, правда, обещали, что солнечный свет вернет его к жизни — словно он был зерном, лежащим в темной земле, — и каждое утро, подкатив кресло к восточному окну, поворачивали короля лицом к неяркому еще, сероватому и холодному солнцу ранней весны. Но и солнечный свет не мог разбудить Генриха.
