— Мне приказано держать вас под арестом до тех пор, пока мы не покинем крепость, а затем освободить вас, не причинив вреда, — доложил он. — И я вынужден подчиниться их приказу. — Он помолчал, явно колеблясь, и продолжил: — Во всем гарнизоне, сэр, не найдется человека, который захотел бы причинить вред вам или вашему сыну! Слово даю!
— Спасибо, — поблагодарил мой муж. А мне шепнул: — Ты поезжай в Англию и передай королеве, что Йорки готовятся к новому нападению. Когда увидишь в гавани корабли, попытайся подсчитать их. Да не забудь передать ей, что, по моим прикидкам, людей у них не так уж много — всего тысячи две, не больше.
— Но как же ты?
— Ты слышала слова Страйда? Со мной ничего не случится, я вернусь домой, как только смогу. Храни тебя Господь, любимая.
Я поцеловала его. Потом повернулась к сыну, и он преклонил предо мною колено, чтобы я благословила его, а затем обнял меня. И я обняла его и никак не могла отпустить: я прекрасно понимала, как он, мой мальчик, силен и широк в плечах, какой он отличный боец, но оставить его здесь, когда ему грозит такая опасность, было для меня невыносимо.
— Ваша милость, вам пора, — поторопил меня стражник.
И я была вынуждена уйти. Я была в таких расстроенных чувствах, что не заметила, как поднялась по сходням купеческого судна и укрылась в отведенной мне маленькой каюте. Я думала только о том, что мне пришлось покинуть и сына, и мужа.
Ковентри, весна 1460 года
Когда я прибыла в Англию, двор в Ковентри уже готовился к войне. Я сообщила королеве, что наши враги удерживают в Кале моего мужа и сына и наверняка в ближайшее время вторгнутся на территорию Англии.
— Ах, Жакетта, мне так жаль, что я ничего об этом не знала! — воскликнула Маргарита. — Я бы никогда не стала подвергать вас такой опасности. Когда мне доложили, что вы в плену, я была просто вне себя. — Она быстро огляделась и добавила: — Знаете, я даже написала Пьеру де Брезе, сенешалю Нормандии, и попросила его взять Кале и освободить вас. Вы представляете, что было бы со мной, если бы кто-нибудь выяснил, что я состою с ним в переписке? Но ваша жизнь слишком важна для меня.
— Мне особая опасность, в общем-то, и не грозила, — заметила я, — но эти мятежники постоянно издевались над Ричардом и Энтони, пытаясь вывести их из себя; по-моему, они нарочно затевали ссору, чтобы получить возможность убить их.
— Ох, до чего же я ненавижу их всех! — негодовала Маргарита. — И этого Уорика, и его отца, и Йорка, и молодого Марча. Все они мои враги до самой смерти. Вам известно, какие слухи они распространяют?
Я кивнула. Собственно, гнусные слухи о королеве они распространяли с тех пор, как она появилась в Англии.
— Они прилюдно заявляют, что мой сын — бастард, что король понятия не имел ни о том, что он вообще появился на свет, ни о его крещении, ни даже… о его зачатии! Они надеются лишить моего мальчика наследства с помощью этих грязных сплетен, раз уж не смогли этого сделать, развязав с нами войну.
— А каковы новости о прочих йоркистах?
— Они встречались, — кратко обронила она. — У меня имеются свои шпионы при жалком дворе Йорков в Ирландии. Они поведали, что Уорик виделся с герцогом Йоркским в его ирландском замке. Судя по этому, можно легко догадаться, что они планируют вторжение. Но когда точно, нам узнать не удалось.
— А вы готовы к вторжению?
Маргарита помрачнела и кивнула.
— Король снова был болен… — поморщившись, произнесла она. — О нет, не очень сильно. Но он окончательно утратил интерес ко всему, кроме молитв. Всю последнюю неделю, например, он только и делал, что молился и спал; порой часов по шестнадцать в день спал… — Голос у нее сорвался. — Я никогда не могу быть уверена, здесь он или его уже нет с нами. Но так или иначе, я готова. Готова ко всему. У меня есть войско, у меня есть могущественные сторонники, у меня есть страна, и ее население меня поддержит — если не считать вероломных жителей Кента и лондонских беспризорников.
— Когда, как вы думаете, это начнется?
Впрочем, не было нужды спрашивать: все военные кампании начинались летом. Вряд ли нам понадобилось бы долго ждать известия о том, что Йорк со своими войсками вышел из Ирландии, а Уорик вывел флот из Кале. И я добавила:
— Пожалуй, я пока съезжу в Графтон и повидаюсь с детьми. Они наверняка беспокоятся об отце и брате.
— Хорошо, — согласилась Маргарита, — но потом непременно возвращайтесь. Мне необходимо, чтобы вы были рядом, Жакетта.
Нортгемптон, лето 1460 года
В июне, самом богатом, самом зеленом, самом приятном месяце года, лорды Йорка все-таки сделали первый шаг и вышли из Кале, однако герцог Ричард Йоркский не спешил к ним на подмогу, спокойно живя в Ирландии и позволяя своим сторонникам сделать за него всю самую грязную работу. Прибывшие из Кале войска Уорика и Сомерсета насчитывали, как и говорил мой муж, около двух тысяч человек, но на марше их ряды постоянно пополнялись теми, кто, бросив свою работу в полях и на конюшнях, жаждал к ним присоединиться. Кент не забыл ни Джека Кейда, ни кровавого «урожая отрубленных голов», и теперь там было немало желавших выступить на стороне Уорика и отлично помнивших, как королева Маргарита пригрозила превратить их родной край в олений парк. Лондонцы распахнули перед Уориком ворота, и бедный лорд Скейлз вновь остался в Тауэре один, имея приказ любой ценой удержать крепость во имя короля. Лорды Йорка даже и не попытались хорошенько поморить его голодом, а потом выкурить из Тауэра; они поставили во главе столицы лорда Кобэма и двинулись на север, в Кенилуорт, надеясь отыскать там своего главного врага, то есть нас.
Каждый день в их армию вливались бесчисленные добровольцы, и она росла буквально на глазах. Жалованье своим солдатам они платили наличными, обещая то же самое жителям всех городов, через которые проходили. Настроение в стране резко изменилось; у людей больше не было доверия к королеве и ее мужу, королю-марионетке; людям нужен был вождь, на которого они могли бы полностью положиться, который способен поддерживать в стране мир и справедливость. Многие теперь рассчитывали, что герцог Йоркский вновь станет лордом-протектором и сумеет защитить их от королевы-иностранки и тех опасностей, которые шлейфом тянутся за ней.
Королева назначила герцога Бекингема командующим королевской армией, а Генриха извлекла из его монашеской кельи и заставила скакать под боевыми знаменами впереди войска. Правда, знамена жалко обвисли на ветру, насквозь промокнув под дождем, однако на этот раз никто не дезертировал — по крайней мере, до нанесения главного удара, — потому что люди опасались противопоставлять себя остальной армии, идущей в бой под предводительством самого короля. Впрочем, и Йорка его сторонники не покинули. Раскол становился все глубже, и противники, судя по всему, окончательно укрепились в своих воззрениях. Король почти не покидал шатер под хлопавшим на ветру флагом, а «борцы за мир» — и главный среди них епископ Солсберийский — все утро ходили туда-сюда, надеясь достигнуть с врагом какого-то соглашения. Однако у них ничего не получалось. Йоркисты слали королю личные депеши, а герцог Бекингемский их перехватывал. Впрочем, вряд ли они сумели бы о чем-то договориться: йоркисты требовали ни много ни мало, чтобы королева и ее советники полностью прекратили оказывать на короля влияние или даже давление, и отвергали меньшие уступки. А королева на подобный компромисс, разумеется, не шла. Она больше всего желала йоркистам смерти, так что, в общем-то, и не видела оснований вести с ними какие-то переговоры.
