Ничего подобного не было и в помине. Мы въехали в Лондон через городские ворота, сопровождаемые хоровым пением и радостными возгласами местных жителей. Герцог Бедфорд был старинным другом этого города, а меня, его новую жену, лондонцы и вовсе еще ни разу не видели и были рады как следует рассмотреть. Мужчины громогласным ревом одобряли мою юность и привлекательную внешность, женщины посылали мне воздушные поцелуи. Лондонские купцы были накрепко связаны торговыми отношениями с населением английских территорий во Франции, а мой муж, как известно, крепко держал в руках эти территории. Купцы, их жены и домочадцы высыпали на улицы и приветствовали нас, а в окнах своих домов вывесили наши флаги. Мэр Лондона подготовил целое представление — декламацию стихов и живые картины; главной героиней одной из этих картин была прекрасная русалка, обещавшая всем счастье, здоровье и плодовитость в вечно текущих водах жизни. Бедфорд сжимал мою ладонь и кланялся толпе, гордо на меня поглядывая, а люди выкрикивали мое имя и громко меня благословляли.
— Лондонцам ты явно очень понравилась, — сказал мне герцог. — И пока ты будешь оставаться такой красавицей, надеюсь, и я буду пользоваться их расположением.
Королевские слуги встречали нас у ворот Вестминстерского дворца. Нас тут же повели в королевские покои по лабиринту дворов, садов, бесчисленных помещений, галерей и внутренних двориков. Наконец перед нами настежь распахнули одни двустворчатые двери, затем вторые, и мы оказались в просторном зале, заполненном людьми в невероятно красивых нарядах. Вот тут-то, точно чертик из последней в бесконечном множестве вставленных одна в другую табакерок, перед нами возник и сам юный король. Он поднялся с трона навстречу герцогу Бедфорду, своему дяде.
Генрих VI оказался худеньким невысоким мальчиком и на первый взгляд каким-то чрезвычайно бледным, точно переусердствовавший в занятиях школяр. Мне было известно, что он каждый день занимается физическими упражнениями и совершает прогулки верхом, а также постоянно участвует в турнирах, хотя и с условием, чтобы его противник на острие копья непременно надевал предохраняющий наконечник. Я даже подумала, уж не болен ли он. Было в прозрачности его кожи и замедленности походки нечто такое, что вызывало у меня ощущение некой внутренней усталости и даже болезненности. А потом вдруг, когда он подошел к нам совсем близко, мне показалось — возможно, всему виной освещение в зале, — что этот мальчик сделан из стекла и настолько хрупок и прозрачен, что может разбиться, если упадет на каменный пол.
Ощутив ужас, я не сдержалась и даже негромко охнула; мой муж быстро на меня взглянул, но в ту же секунду вновь повернулся к своему племяннику, одним широким движением и кланяясь ему, и обнимая его.
— Ой! Осторожней! — невольно вырвалось у меня.
Я испугалась, что Бедфорд сейчас сокрушит юного короля в своих объятиях, и тут Вудвилл, поступив весьма разумно, быстро подошел ко мне и, положив мою правую руку себе на сгиб локтя, сделал шаг вперед, словно собираясь представить меня королю.
— В чем дело? — встревоженным шепотом спросил он. — Вам плохо, миледи?
А герцог продолжал здороваться со своим племянником, любовно всматриваясь в его бледное лицо, в его светло-серые глаза; обе руки моего мужа лежали на хрупких плечах мальчика, и я сама почти чувствовала невероятную тяжесть этих рук, чувствовала, что тяжесть эта чересчур велика для юного короля…
— Он слишком хрупок, — прошептала я, затем нашла более подходящую фразу: — Он хрупок, точно принц изо льда, из стекла…
— Не сейчас! — остановил меня Вудвилл и с силой стиснул мои пальцы.
Меня так поразили его тон и внезапная боль в голосе, что, слегка вздрогнув, я удивленно на него взглянула. Зато я тут же пришла в себя и обнаружила, что нас со всех сторон окружают придворные, которые глаз не спускают с меня, с Бедфорда и короля. Вудвилл тем временем вывел меня вперед и буквально заставил склониться в реверансе; все это он делал с такой решительностью, почти грубо, что я поняла: мне лучше пока не говорить ни слова и во всем его слушаться.
Я низко поклонилась королю, и он, легко дотронувшись до моих плеч, поднял меня. Двенадцатилетний Генрих держался со мной весьма уважительно, ведь я теперь стала ему теткой, хоть мне и самой-то было всего семнадцать. В сущности, мы оба с ним были юными невинными несмышленышами среди всех этих пышно разодетых взрослых людей с суровыми лицами.
— Добро пожаловать в Англию! — сказал мне Генрих.
И я поняла, что его тонкий детский голосок еще и ломаться не начал. Потом он поцеловал меня и в правую, и в левую щеку, и прикосновение его губ было таким холодным, точно меня и впрямь поцеловал тот ледяной мальчик, какой мне только что привиделся; его тонкие пальцы, которыми он крепко сжимал мои руки, были совершенно ледяными, будто сосульки.
Король пригласил всех к обеду и повел меня в зал во главе целой толпы придворных. Какая-то красиво одетая женщина с несколько тяжеловатой походкой чуть отступила назад, как бы неохотно давая мне пройти; в ее взгляде сквозила столь явная зависть, что я вопросительно посмотрела на молодого короля, и он тут же пояснил мне своим тонким, как голос флейты, мальчишеским дискантом:
— Это еще одна моя тетя, Элеонора, герцогиня Глостер. Жена моего горячо любимого дяди Хамфри.
Я склонилась перед герцогиней в реверансе, и она ответила мне тем же; у нее за спиной я заметила красивого мужчину — это был родной брат моего мужа, герцог Глостер. Они с Бедфордом сжали друг друга в объятиях, однако я заметила, что мой муж смотрит на свою сноху Элеонору весьма сурово.
— Я очень надеюсь, что теперь все мы будем жить одной семьей весело и счастливо, — звонким голоском, но как-то не слишком уверенно заявил король. — Мне кажется, семья всегда должна быть единым целым. Тем более королевская семья. Все мы должны любить друг друга и жить в дружбе и гармонии. А вы как считаете?
— Разумеется, — согласилась я с ним.
Хотя, если честно, мне никогда еще не доводилось видеть столько зависти и ревности, сколько я видела сейчас в красивом и капризном лице герцогини Глостер. На ней был высоченный, как башня, головной убор, превращавший ее в настоящую великаншу; по-моему, она была самой высокой женщиной при дворе. Ее платье глубокого синего цвета было оторочено горностаем, самым что ни на есть королевским мехом. На шее у Элеоноры поблескивали синие сапфиры, прекрасно оттеняя ее глаза и делая их цвет более глубоким. Она широко улыбнулась мне, обнажив великолепные белоснежные зубы, однако в этой улыбке не было ни капли тепла.
Король усадил меня за стол справа от себя, а моего супруга, герцога, — слева. Далее рядом со мной сидел мой деверь, герцог Глостер, а рядом с моим мужем — герцогиня Элеонора. Столы стояли так, что мы были повернуты лицом ко всему огромному обеденному залу и служили для остальных чем-то вроде развлечения, неким ярким гобеленом, рисунком которого можно сколько угодно любоваться; придворные беззастенчиво рассматривали наши красивые яркие платья, наши головные уборы, наши сверкающие драгоценности. Они таращились на нас будто на актеров в театре масок. А мы взирали на них сверху вниз, точно боги с небес на простых смертных, и по мере того, как столы обносили различными кушаньями, посылали наиболее вкусные угощения своим фаворитам, словно напоминая придворным, что они приглашены за стол только потому, что нам так захотелось.
