— Это тяжело, сочувствую, — только и вымолвила она и молча протянула мне пестик, ступку и какие-то зерна, которые мне следовало растереть.
Некоторое время мы дружно работали в полном молчании, затем беседа возобновилась.
— Есть особые травы для молодых женщин, которые недавно вышли замуж, — заметила она как бы невзначай, обращаясь даже не ко мне, а к тем растениям, которые полоскала в бассейне. — Есть травы, способные предотвратить беременность, и травы, которые помогают зачатию. Все это, правда, есть и в моей книге рецептов.
— Значит, вы можете предотвратить зачатие ребенка? — уточнила я.
— Я могу сделать так, что он не родится, даже если женщина уже беременна, — отозвалась она с какой-то неприятной усмешкой. — Болотная мята, полынь и огородная петрушка — вот и все. Я посадила эти растения в вашем аптечном огороде, чтобы вы в случае необходимости могли ими воспользоваться. Если такая нужда когда-либо возникнет, конечно. — Она посмотрела на мой плоский живот. — А если вам захочется ребенка, то и для этого у вас под рукой будут соответствующие травы. Листья малины, которая растет у вас в саду, и самые обычные травы, которые легко найти: крапива и цветки полевого клевера.
Стряхнув с рук сухую землю, я взяла грифельную доску и мел и попросила:
— Объясните мне, как все это приготовить.
Марджери, так звали миссис Журдемайн, прожила у нас более недели, как и обещала. Ко времени ее отъезда в аптечном огороде были посажены почти все растения кроме тех, которым непременно нужно было дождаться убывающей луны, а в кладовой уже стояли бутылки с винными настойками трав и были подвешены на просушку пучки и ветки разных растений. Она собиралась отбыть в Лондон на одном из возков моего мужа; вместе с ней уезжал и ее молодой слуга. Я пришла на конюшенный двор попрощаться с ней, и когда она уже усаживалась в возок, во двор, грохоча копытами, влетел отряд из полудюжины конных в красно-белых ливреях герцога Бедфорда. Ричард Вудвилл, лихо притормозив коня, одним прыжком спешился и доложил:
— Миледи, я доставил вам письмо от моего господина. Он даже специально пометил, чтобы его передали лично вам в руки.
Я потянулась за письмом, чувствуя, как дрожат у меня губы, а глаза наполняются слезами. Я надломила печать, но слезы мешали мне прочесть то, о чем, я не сомневалась, пишет мне герцог.
— Прочтите вы. — Я вернула письмо Вудвиллу. — Или расскажите.
— Уверен, что для вашего расстройства нет ни малейших причин… — начал было он, но пробежал глазами несколько строк и в ужасе осекся. — Мне очень жаль, ваша милость… Мне, правда, очень жаль! Мой господин пишет, что умер ваш отец. В Люксембурге свирепствует чума, но матушка ваша здорова. Она-то и сообщила милорду герцогу эту ужасную новость. — Он вдруг умолк и уставился на меня. — Вы уже знали? Вы догадались?
— Да, — кивнула я. — По-моему, я уже знала. Хоть и закрыла шторы, чтобы не видеть этот лунный свет, не слышать эту музыку…
Миссис Журдемайн, сидевшая рядом с возницей, посмотрела на меня странным взглядом — в нем явная строптивость была смешана с искренним сочувствием.
— Порой невозможно чего-то не слышать или не видеть, — заметила она. — И пусть Господь, даровавший вам эту способность, даст вам довольно мужества, чтобы с ней жить.
Париж, Франция, декабрь 1434 года — январь 1435 года
Вудвиллу так и не удалось осуществить свою мечту и показать мне Графтон, хоть мы и прожили в Англии целый год; впрочем, и мой супруг, герцог, тоже не сумел воплотить в жизнь свою мечту — создать достойную армию, способную должным образом защищать английские владения во Франции. Не смог он также — хоть и обладал огромной властью и фактически правил Англией — призвать к порядку королевский совет и парламент. Однако дольше оставаться в Англии мы не могли: из французской столицы герцогу постоянно слали донесения о том, что тамошнее население жестоко страдает от грабителей, мятежных солдат и нищих, что люди попросту голодают из-за недопоставок в город продовольствия.
— Он не откажет им, — предупредил меня Вудвилл, — и нам вскоре придется возвращаться в Париж.
Так оно и случилось. Море на этот раз было очень бурным, и переправа на французский берег далась мне нелегко. Когда мы прибыли в Кале, то нашли тамошний гарнизон в таком удручающем состоянии, что герцог приказал Вудвиллу остаться в крепости и постараться максимально поднять боевой дух солдат, а затем, как только позволит погода, готовить их к атаке на французов. После чего сами мы собирались незамедлительно выехать в Париж, несмотря на раскисшие от дождей дороги.
Вудвилл, стоя в арке гигантских крепостных ворот, прощался с нами. Потом вдруг подошел ко мне и невольно начал поправлять подпругу моей лошади, как делал это всегда.
— Как же я буду обходиться без вас? — попыталась пошутить я.
Он поднял мрачное лицо, посмотрел на меня и произнес очень тихо, стараясь не встречаться со мной глазами:
— Я буду все время думать о вас. Господь свидетель, я стану каждый день думать о вас!
И он, сразу же отвернувшись от меня, быстро шагнул к герцогу, который протянул ему руку. Они обменялись крепким рукопожатием, затем мой муж наклонился в седле и крепко обнял своего оруженосца.
— Храни тебя Бог, парень! Постарайся хотя бы ради меня удержать эту крепость и приезжай, как только я пошлю за тобой.
— Как и всегда, — кратко ответил Вудвилл.
Герцог поднял руку, и наши кони, цокая копытами, двинулись по подвесному мосту. И только тут я поняла, что так толком и не попрощалась с Вудвиллом, не поблагодарила его за заботу, не сказала ему… не сказала… Я тряхнула головой. Ничего такого герцогиня Бедфорд и не должна говорить оруженосцу своего мужа! И нет ни малейшей причины проливать слезы! Однако слезы то и дело туманили мой взор, пока мы скакали по ровной дороге, пересекая расстилавшуюся перед нами бесконечную, плоскую равнину.
На сей раз нас со всех сторон окружала стража. В этой пустынной местности не действовали никакие законы, и невозможно было заранее угадать, не появится ли откуда-нибудь французский конный отряд, сметая все на своем пути. Мы ехали ровным неторопливым галопом, и муж мой выглядел мрачным и усталым — казалось, его утомило плавание через пролив, и теперь он готовится к грядущим неприятностям.
Столица являла собой жалкое зрелище. Мы попытались отпраздновать Рождество у себя, в Отель де Бурбон, но наши повара были в отчаянии: им не удалось добыть ни хорошего мяса, ни овощей.
Каждый день из английских владений на территории Франции прибывали гонцы с вестями о мятежах в отдаленных селениях; тамошние жители клялись, что не потерпят более владычества англичан. Даже французский король-арманьяк был встревожен бесконечными народными волнениями, что, впрочем, мало нас утешало. Было ясно, что населению Франции до смерти надоели бесконечные войны и солдаты, и оно призывало «чуму на оба наших дома».
[30]
