Но я-то знала, что это значит, и мне стало страшно.
Льюис улыбнулся, веки его опять затрепетали, и он, открыв глаза, с улыбкой посмотрел на отца и сказал:
— Ты не бойся, папа, я хорошо плаваю. И уплыву далеко-далеко…
Он отвернулся, коротко и глубоко вздохнул, словно и впрямь готовясь нырнуть в глубокую холодную реку, а потом задрожал всем телом, будто от удовольствия, и затих. И мне стало ясно: мой сын ушел от меня навсегда.
— Открой окно, — велела я Ричарду.
Не проронив ни слова, он подошел к окну и отворил его, выпуская эту маленькую душу на волю. Затем приблизился к сыну и перекрестил ему лоб. Льюис был еще теплый; он медленно остывал, и мне казалось, что он и впрямь с удовольствием купается в тех чудесных водах, что привиделись ему перед смертью.
В дверь тихонько постучалась Анна. Она осторожно заглянула внутрь и увидела, что я бережно укладываю Льюиса на постель.
— Он ушел, — сообщила я ей. — Льюис покинул нас.
И, почти теряя сознание, не понимая, что делаю, я шагнула к Ричарду и упала ему на грудь; а он обнял меня, прижал к себе и тихо промолвил:
— Благослови его, Господь, нашего мальчика.
— Аминь, — отозвалась я. — Ах, Ричард, но я действительно ничего не могла сделать. Ничем не могла ему помочь!
— Знаю, — ответил он.
Некоторое время в спальне царила мертвая тишина. Нарушила ее Анна.
— Я, пожалуй, схожу и посмотрю, как там остальные дети, — предложила она. — А потом приглашу миссис Уэстбери — пусть придет и обмоет его.
— Нет, я сама его обмою, — тут же возразила я. — И сама его одену. Не хочу, чтобы кто-то другой прикасался к моему сыну. И я сама положу его в…
Но произнести слово «гроб» я так и не смогла.
— А я помогу тебе, — поддержал меня Ричард. — Мы похороним его на церковном дворе и всегда будем знать, что он просто уплыл по реке; когда-нибудь мы тоже нырнем в эту реку и встретим его — на том берегу.
И мы погребли нашего сына на церковном дворе рядом с могилой его деда. Ричард заказал большое каменное надгробие, на котором вполне хватило бы места и для наших имен. Больше никто из детей не заболел, страшная лихорадка пощадила всех, и даже новорожденная Марта по-прежнему была крепкой и здоровой. Целую неделю после похорон Льюиса я глаз не спускала с детей, и душа моя была полна страха, но никто из них даже не чихнул.
Я думала, что Льюис будет мне сниться каждую ночь, однако, как ни странно, спала я крепко, и мне совсем ничего не снилось. Но однажды, где-то через месяц после его смерти, мне приснилась река, глубокая холодная река, вся в желтых кувшинках, и дно у нее словно было выложено золотыми и бронзовыми плитами, а на заросших зеленым тростником берегах цвели золотистые калужницы. И за рекой, на том берегу, я увидела моего мальчика, моего Льюиса; только что искупавшись, он натягивал свою льняную рубашечку и штаны; он улыбался мне и махал рукой, и жестами показывал, что сейчас еще немного пробежит вперед, просто немного пробежит вперед и все. Я хорошо помню, что и во сне мне очень хотелось удержать его, но я тоже махнула рукой и крикнула: «Беги, беги, мы с тобой увидимся позже, уже скоро, уже этим утром…»
И почти сразу после этого нам пришлось прервать свое временное отступление в Графтон. В сентябре к воротам поместья подлетел королевский гонец и промчался по зеленой подъездной аллее прямо к крыльцу. Гонца сопровождал отряд из шестерых конных с королевским штандартом. Я как раз возвращалась из церкви после утренней службы и, увидев, как они въехали в наши ворота, буквально застыла на месте, прислонившись спиной к дверям нашего дома и чувствуя, что нас вновь настигает опасность. Я даже пальцы за спиной скрестила, словно этот детский жест и впрямь мог отогнать нависшую над нами беду.
— Послание барону Риверсу, — доложил гонец, спешившись и низко мне поклонившись.
— Я леди Риверс, вдовствующая герцогиня Бедфорд, — представилась я, протягивая руку. — Вы можете передать это послание мне.
Он колебался.
— Мой муж сейчас на охоте, — продолжала я. — Он вернется только завтра. В его отсутствие здесь всем заправляю я. Так что вам бы лучше все-таки отдать мне письмо.
— Прошу прощения, ваша милость.
Он снова поклонился и протянул мне послание. На нем так и сияла твердая королевская печать. Я сломала ее, быстро пробежала глазами по строкам и кивнула.
— В обеденный зал вам и вашим людям подадут хлеб, мясо и эль, — сообщила я гонцу. — Слуги также покажут вам, где можно умыться с дороги. А я сейчас еще раз прочту письмо и сразу же напишу ответ, чтобы отослать его с вами, как только вы перекусите и немного передохнете.
Гонец еще раз поклонился, и нежданные гости, вверив коней нашим конюхам, скрылись в доме. А я, дождавшись, когда они уйдут, уселась на каменную скамью, вделанную в садовую ограду, и внимательно перечитала письмо.
Речь шла о том, что нас ждет новое назначение и высокие почести в знак признания заслуг Ричарда во время последних беспорядков. Там говорилось также, что лорды, члены королевского совета, всегда очень внимательны к тем, кто проявил наибольшую сообразительность и храбрость во время военных действий и выразил наибольшую готовность служить королю и его совету, так что такой человек никогда не останется без награды — даже если король и королева не могли лично наблюдать за его подвигами, будучи в Кенилуорте. Короче, Ричарда извещали, что он назначен сенешалем Гаскони — богатейшей местности вблизи города Бордо, находившейся в собственности англичан в течение трех последних столетий. Эти земли Англия надеялась удерживать вечно, а значит, мы с Ричардом должны были вновь отправиться во Францию, возглавив очередное оккупационное войско. Читая между строк, я также поняла, как сильно наш король потрясен потерей английских владений в Нормандии, чему виной был, разумеется, Эдмунд Бофор, герцог Сомерсет. Видно, теперь Генрих решил укрепить власть англичан в Гаскони, послав туда более опытного полководца. Это назначение было почетным, но несло с собой немало опасностей и трудностей: нужно было укрепить армию, расквартированную в Бордо и его окрестностях; нужно было охранять эти земли от постоянных набегов французов, желавших, естественно, их отвоевать; и, одновременно, нужно было как-то поддерживать у местного населения лояльное отношение к английскому королю, внушая им, что собственная страна бросила их на произвол судьбы, а так называемый французский король не только не в состоянии ею править, но и, тем более, не в состоянии организовать порядок на «заморских территориях».
Окончив читать, я глубоко вздохнула. Моя душа была настолько иссушена горем, что для меня ничто не имело значения, хотя разумом я понимала: это очень высокий пост, и великая честь — править Гасконью. Риверсы явно поднимались в гору, хотя одного из членов нашей семьи уже и нет с нами. И мой разум твердил: нельзя позволять сердцу так ныть от тоски, нельзя вечно печалиться по тому, кто ушел в мир иной.
