— Я приеду в Кале, — решительно сообщила я.
— Дорогая, там тебе совершенно нечего делать. Лучше я приеду домой — на Пасху или даже раньше.
— Я не могу ждать до Пасхи!
— Тогда постараюсь приехать пораньше. Как только ты позовешь меня. Ты же знаешь, что я всегда приезжаю по первому твоему зову. Ну, когда ты хочешь, чтобы я приехал?
— А ты не мог бы просто съездить туда, проверить, как дела в гарнизоне, и сразу вернуться?
— Это возможно, но только если этой весной не организуют военную экспедицию в Нормандию. А герцог Сомерсет очень надеется, что ему удастся ее организовать. Тебе королева ничего не говорила?
— Она говорит только то, что ей говорит герцог.
— Если никакой экспедиции к весне подготовлено не будет, значит, в этом году она уже не состоится, и тогда довольно скоро я смогу приехать домой, — пообещал Ричард.
— Лучше бы ты точно приехал домой к лету, — вздохнула я. — В любом случае. К лету у меня появится кое-что очень важное, что тебе непременно следует увидеть.
Под теплыми складками плаща рука Ричарда осторожно легла мне на живот.
— Ты просто сокровище, моя Жакетта. Жена с таким благородным характером куда дороже любых сокровищ! Значит, у нас снова будет ребенок?
— Да, — подтвердила я.
— Летнее дитя, — с удовольствием произнес Ричард. — Еще одно продолжение Дома Риверсов. Так мы с тобой создадим целую династию, моя дорогая. Риверсы превратятся в эстуарий, заполнив своими водами огромное озеро, а может, и внутреннее море.
Я невольно хихикнула, а он спросил:
— Ты пока останешься с королевой во дворце?
— Да, пока останусь. Съезжу в Графтон на несколько дней, повидаюсь с детьми, а потом снова вернусь во дворец. По крайней мере, постараюсь как-то уберечь Маргариту от сплетен.
Муж крепко прижал меня к себе.
— До чего все-таки приятно иметь жену, которая во всем образец респектабельности! Ты просто восхитительна, любовь моя.
— Да, и я — в высшей степени респектабельная мать девятерых детей, — отозвалась я. — А вскоре с помощью Господа и десятерых.
— Боже мой, значит, я питаю самые страстные чувства к матери десятерых детей!
И он приложил мою руку к низу своего живота.
— Прости меня, Господи, но ведь и я испытываю страсть к женатому мужчине, отцу десятерых детей! — в тон ему воскликнула я, еще сильнее его обнимая.
Тут Ричарда громко позвали с палубы корабля; он с недовольным видом меня выпустил и сказал:
— Все, мне пора. Надо выйти в море вместе с отливом. Ты помни, что я люблю тебя, Жакетта, и вскоре снова к тебе приеду.
Он еще раз быстро и нежно поцеловал меня в губы и взбежал по сходням на палубу. Лишившись его плаща, его тепла, его улыбки, я почувствовала себя совершенно замерзшей и какой-то особенно одинокой. Ну что ж, ведь я сама его отпустила.
Лондонский Тауэр, весна 1453 года
Пробыв неделю в Графтоне, я вернулась ко двору — как раз к началу пышного празднества в Лондонском Тауэре, где сводные братья короля Эдмунд и Джаспер получили титулы графов. Я стояла рядом с Маргаритой, когда оба молодых человека опустились перед королем на колени для осуществления акта инвеституры.
[56]
Это были сыновья королевы Екатерины Валуа, матери нынешнего правителя, которая во второй раз вышла замуж, причем столь же недостойным образом, что и я. После того как умер ее муж Генрих V, оставив ее вдовой с маленьким ребенком, она и не подумала, как надеялись многие, удалиться в монастырь и провести остаток своих дней в благополучном унынии. Она пала, пожалуй, даже ниже, чем я: влюбилась в хранителя собственного гардероба Оуэна Тюдора и тайно вышла за него замуж. Когда Екатерина умерла, ситуация стала еще более неловкой: Тюдор продолжал жить — считаясь ее вдовцом или соблазнителем, это уж как кому больше нравится, — вместе со своими двумя сыновьями, сводными братьями короля Англии — или двумя бастардами, опять же как кому больше нравится, — рожденными королевой-матерью, обезумевшей от страсти.
Но король Генрих решил признать своих единоутробных братьев и отверг позорные обвинения в адрес Екатерины Валуа, их общей матери. Эдмунд и Джаспер стали членами королевского семейства, и это, естественно, не могло не сказаться на ожиданиях тех немногих, что уже выстроились в очередь, рассчитывая унаследовать трон. Невозможно описать, как сильно все это их встревожило. Братья Тюдоры только добавили путаницы в ту неразбериху, что и так царила среди королевских наследников. Наш правитель всячески превозносил герцога Бекингема, который, кстати, считал себя знатнейшим герцогом Англии, и при этом прямо-таки осыпал милостями Эдмунда Бофора, герцога Сомерсета, безусловно, выделяя его из всех. А между тем, истинным наследником трона по-прежнему оставался никогда особо не жалуемый при дворе Ричард Плантагенет, герцог Йоркский.
Сидя рядом с королевой, я украдкой на нее взглянула; по-моему, она должна была стыдиться того, что до сих пор не сумела разрешить все эти проблемы, родив сына и законного наследника трона. Маргарита, опустив длинные ресницы, смотрела на свои сложенные руки и явно о чем-то задумалась; но вот о чем она думала, понять было невозможно. Впрочем, я успела заметить, как Эдмунд Бофор, прямо-таки пожиравший ее взглядом, быстро отвел от нее глаза.
— Его милость очень щедр к сыновьям Тюдора, — промолвила я, наклонившись к уху Маргариты.
Она даже слегка вздрогнула от неожиданности — настолько была погружена в собственные мысли.
— О да! Вы же знаете, какой он. Готов любому что угодно простить. А теперь Генрих стал бояться новых народных волнений и очень опасается Йорка и его ближайшего окружения, вот и хочет собрать своих родичей воедино. Он намерен подарить этим мальчикам огромные земельные владения и полностью признать их как своих единоутробных братьев.
— Но ведь это хорошо, когда большая семья так сплочена, — почти весело сказала я.
— Ну да, братьев себе создавать он вполне способен… — мрачно ответила Маргарита.
Однако слов «а вот сына сделать так и не сумел» вслух не произнесла.
Когда зимние ночи стали короче, а рассветы из серых превратились в золотые, из Бордо пришло великое известие: Джон Талбот, граф Шрусбери, весьма уже пожилой человек, раза в четыре старше собственного пажа, вихрем пронесся со своим войском по главным городам Гаскони, отвоевал Бордо и, судя по всему, имеет твердое намерение отвоевать также все прочие английские владения. В связи с этим лондонский двор пребывал в состоянии экстаза. Придворные, обретя уверенность в будущем, твердили, что вот теперь-то мы непременно отвоюем у французов всю Гасконь, а затем и всю Нормандию, а уж Кале, разумеется, и вовсе останется неприступным. Естественно, в моей душе сразу поселилась надежда, что теперь, возможно, и Ричард вскоре вернется домой. В тот день мы с Маргаритой гуляли в садах Вестминстера; бродя над рекой, мы, укутанные в зимние меха, уже ощущали, как здорово пригревает весеннее солнышко, и любовались первыми весенними нарциссами.
