— Да ежели б один ты, хлопчик. — Старый казак воровато огляделся и жутко секретным шёпотом сообщил: — Под Василия Дмитревича подкоп роют! Видать, крепко он кому насолил в стольном Санкт-Петербурге…
— Дядя? Что за чушь! — возмутился я, вытягивая шею и также оглядываясь по сторонам. — Он же у нас милейший человек, душа компании, герой стольких войн, отмечен и наградами, и поощрениями от самого государя! Вот недавно и табакеркой золотой пожалован!
— Дык и я ж тебе о том самом толкую! Вбей в башку свою дурную — пришёл дворянчик, мордат, как кабанчик, а с ним двое, неместного покроя, и трутся у твоего дяди, скользкие, как… — Мой денщик на мгновение задумался, решил больше не рифмовать и закончил банальной прозой: — О твоих способностях выпытывают. Где был, что делал, с кем встречался, да по дням и по часам! Так ведь и до твоего Оборотного города донюхаются, ищейки блохастые, а?
У меня ёкнуло сердце. Представить, что будет, нетрудно: если спецы Третьего отделения найдут дорогу через кладбище вниз до арки, а там, пристрелив беса-охранника, прямым маршем пехотными колоннами пойдут брать Катенькин дворец… И возьмут ведь! В полчаса возьмут, не Измаил, поди, там долго и штурмовать-то нечего. Нечисть, конечно, будет биться до последнего, но, честно говоря, они к открытому бою не приучены, это ж не яд подсыпать и не кинжал в спину подпускать. Регулярная армия одним полком пехотным так улицы подметёт, что ни одна хромая ведьма на метле не выскользнет. И ведь будет потом вся эта бойня называться тайной операцией правительства по богоугодной борьбе с антихристианскими сущностями! Да разве я сам против этого? Как вспомню, сколько раз меня там съесть пытались — в первых рядах с дедовой саблей пойду!
— Этого нельзя допустить, — чётко определился я, выбрасывая из головы все верноподданнические мысли.
— Ну а я про что?! За нечисть поганую заступаться и близко не подумаю, а вот Катеньку твою огорчать не решился бы. Она тя, дурака, любит, да не слегка…
— Любит? — смутился я. — Ну да, было дело, целовались пару раз…
— Так у девок же всё по глазам видно, — подмигнул мне старый ловелас. — Наблюдал я за ней искоса. Уж ежели она в твою сторону глянет, так глазищи у ней ровно тёплым огнём светятся! Как у кошки блудливой, что в сметану влезла…
— Прохор?!!
— Ох, прости, твоё благородие, заболтался, не тот эпитет подобрал, не то слово молвил. Уж не сердись на старика, прости Христа ради.
Я молча хлопнул его рукой по плечу. Какие обиды, он же за меня голову положит, да и я ради Прохора жизнь отдам. Однако ж, покуда до этого не дошло, что делать-то будем, братцы?
— К Василь Дмитревичу тебе надо, паря. — Он уверенно ответил на мой невысказанный вопрос и добавил уже от себя: — А твоё характерничество тебя же самого невидимым сделать не может?
— Нет, — сказал я и тут же понял, что вру. Ей-богу, вру! Преотличнейше же у меня это дело получиться может, просто попробовать надо… — Я бегом к дяде, не волнуйся, пробьюсь. А ты бери тело курьера, грузи на телегу и доставь к церкви. Надо его хоть отпеть по-человечески.
— Какое тело, Илюшенька? — недоумённо вытаращился на меня Прохор.
— Как это какое? Я же вчера труп того самого курьера наверх вытащил! Вон там на лавочке сгрузил, накрыл рогожей, а…
На лавке никого (и ничего!) не было. Многострадальный курьер исчез снова. Да что ж мне так не везёт, господи? Мы бегло обыскали весь двор и всю конюшню, проверили все уголки, перерыли гору сена, перевернули вверх дном маленькую баньку (мало ли куда мог заползти мертвец, вдруг помыться захотелось?), но и там ничего не нашли. Плохо, очень плохо…
Мой денщик действительно заночевал у дяди, ему там, если что, в сенях всегда стелют. А рано утром, ещё до третьих петухов, у генеральской хаты трое людей образовалось. Один в партикулярном платье чиновничьего фасону, а двое в мундирах Третьего отделения. Нарвались на рыжего ординарца, он же, как цепной пёс, вообще не спит. Показали бумаги, потребовали представить их самому Василию Дмитриевичу. Дядя встал не чинясь, думал, курьеры с приказом по полку, война же…
Но, однако, как оказалось, визит их связан был с иными вопросами. Дескать, имеют особое распоряжение на розыск и арест хорунжего Всевеликого войска донского, некоего Ильи Иловайского. Зачем, почему, с какого рожна и перепоя — отвечать отказываются, такая уж огромадная секретность, тсс…
— И ведь самое чудное, — устало протянул Прохор, когда мы, окончательно выдохшись, уселись на завалинке, повесив носы, — что попали они к нам, минуя все посты. Ни один дозорный их не видел, ни экипажа, ни лошадей, ровно из воздуха предрассветного перед воротами встали, ни одна собака не взбрехнула…
А вот на это стоило бы обратить внимание. В нашей матушке-России, конечно, всякие чиновники встречаются, среди них и сверхсекретные есть, чьё настоящее имя да должность небось и супруга законная не знает. Но вот чтоб из самого Санкт-Петербурга, да без колёс, без лошадей, аки ангелы небесные на крылах сияющих прилетели — таких нет!
Надо бы поближе познакомиться с этими таинственными царскими служащими, порасспросить их кой о чём, в глаза поглядеть, вдруг личину носят?..
— А чего проще-то? — сам себе ответил я. — Раз они так жаждут мою характерность лицезреть, так и я сам на них со всеми чувствами полюбуюсь.
— Вот и ладушки, а мне с тобой?
— Нет, — чуть нахмурился я. — Ты в церковь сходи, свечи поставь Можайскому Николе-угоднику и заступнику Ивану Воину, проси помочь. И святой воды набери.
— Кружку, что ль?
— Ведро.
— Да ты шутишь, хлопчик?
Нет, я отрицательно помотал головой. Какие уж тут шутки, не до шуток нам нынче… Зачем и к чему мне столько святой воды, я, как водится, не знаю, не ведаю. Но чую, надо! Ведро!
— А теперь двигаем, служба не ждёт. Да и с чинами жандармскими уж больно почеломкаться охота… То исть дать челом по челу так, чтоб копыта отлетели!
Прохор уважительно покосился на меня, крякнул и резко встал, поправляя ремень. А через минуту мы шли по селу широким размашистым шагом, ни на кого и ни на что не глядя. Первым — неулыбчивый, как бурый медведь с бодуна, мой седоусый наставник. За ним — едва касаясь грешной земли неначищенными сапогами, я, тихий, скромный, незаметный. Как оказалось, стать невидимым не так уж сложно. Растворяться в воздухе при этом совсем необязательно, достаточно лишь ни с кем не встречаться взглядом и позволить людям запомнить более активную фигуру. Да, и судя по репликам случайных прохожих, второе куда более действенно.
— Здорово дневал, дядька Прохор! А что подопечный твой, не согласится ли похарактерничать для нужд полка? Нехай уговорит фельдшера нашего признаться, где он медицинский спирт сховал? А хучь бы и под гипнозом, лишь бы результату добыть, а?!
— От и денёк-то добрый, козачок! Исполать тебе всем селом, что вчерась-то не убили зазря. Живёхоньким оно и поприятнее будет, за то и в ножки поклонюсь! Эх, знать бы тока, куда на вас, таких добрых да сердешных, жалобу писать…
