Может, и моему арабу надо почаще напоминать, кто в хате хозяин? Один раз словил, да, видать, забылось уже? Горячий дядюшкин жеребец доставил меня к страшному лесу меньше чем за минуту, пока я лежал на его спине, вцепившись как клещ, обхватив руками шею и привстав на стременах. На опушке он встал словно вкопанный, гордо и неприступно! Молодца! Я тоже выпрямился, поправил папаху и постарался придать голосу побольше булатности:
— Выходи, что ль, стерлядь рыжая! Всё равно не отстану и не отступлюсь, покуда моего денщика не вернёшь!
Лес на миг задумался, а потом ожил. Болотная жижа слева всколыхнулась, тина вздулась пузырями, которые лопались с пушечным грохотом, обдавая всё брызгами и вонью. В небо взлетели надсадно каркающие вороны, глубоко в чащобе заухали филины, послышался тоскливый волчий вой. Небо словно бы в единый миг померкло, солнце ушло за тучи, подул неровный ветер, холодя шею. Для полноты картины не хватало только явления какого-нибудь чудища противоестественного, больной фантазией созданного, так чтоб даже я испугался. А меня, как вы помните, после ярких типажей Оборотного города мало чем удивить можно. Вот и в этот раз не получилось…
— А-а, мой ужин пожаловал! — Из болота поднялся грязный, как свинья, жабоглот. Реальная тварь, не иллюзия. Нечто вроде болотного водяного, только в разы злей да опаснее, как в сказках пишут. — Добра молодца на обед, коня на ужин!
Я хладнокровно разрядил один пистолет в уродливую лягушачью голову размером с квашню, прямо меж двух рядов острых мелких зубов. Трёхаршинное быкообразное тело взмахнуло корявыми ручищами, захлебнулось свинцом и ушло обратно в трясину.
— Ещё есть кто? — на всякий случай поинтересовался я, быстро перезаряжая ствол крупнокалиберной баскунчакской солью. — А то, ежели непонятно, у меня времени мало, до заката в расположение полка вернуться надо. Так что, грешники, суицидники, смертники, становись в очередь!
Левую пятку кольнуло, словно я босой ногой на репей сухой наступил. Ладно, высыпал на ладонь остатки соли, да и швырнул за спину. Вою было-о… Сразу трое пучеглазых леших, подкрадывающихся ко мне со спины, закрыли бородавчатые рожи ладонями, пытаясь продрать свои зенки от соли. Действенная вещь во всех смыслах, хоть против кого работает. Я вот, помнится, разок её дяде в кофе насыпал, так тоже крику-у…
— Следующего давайте-с, — явно пародируя нашего полкового лекаря Фёдора Наумовича, потребовал я. — Сегодня принимаю без записи. Кто один раз у меня лечился — больше по врачам не бегает. Лежит себе тихо, в отдельной могилке, червякам на невезение жалуется!
Впереди раздался глухой рык, и, ломая кусты, на поляну вышел здоровущий медведь. Вот уж кого в наших краях редко встретишь: мишки, они больше к средней полосе России жмутся, в донских степях им делать нечего. Тем более таким большим и страшным… Я как-то не сразу сообразил глянуть на него волшебным зрением. Ну, медведь, собственно, остался, а вот вся грозность с него мигом куда-то улетучилась. Мне хватило всего лишь три раза хлопнуть в ладоши и пропеть:
Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя…
В тот же миг «страшный» зверь встал на задние лапы и, запрокинув голову, закружился в привычном танце. Умилительнейшее зрелище…
— У каких скоморохов косолапого сманили, жульё необразованное? Им же только петербургских барышень до обморока доводить. Уберите мишку, я его и пальцем не трону. А мне моего Прохора верните сей же час, не то хуже будет!
С угрозами я, конечно, переборщил. Моя левая пятка чётко подсказывала, что хуже тут может быть только мне. Но ведь и нечисти этой свой страх показывать — распоследнее дело, в секунду порвут! А так… глядишь, ещё поживу с полчасика. Потом-то порвут так и так…
Медведь меня понял правильно, прощально помахал лапой, послал воздушный поцелуй, присел в реверансе и убёг в лесок неведомо куда. Сообразительный зверь, знает, с кем не надо связываться, уважаю…
— Пойдём, чего встал-то? — Я привычно толкнул пятками задумавшегося о Царствии Божьем араба, и конь, опомнившись, бодренько понёс меня вперёд. Если кто и заметил, как я перезарядил пистолет солью, то уж тот факт, что я сунул его не за пояс, а мягко уронил в траву, — вряд ли кто отметил. Ну, быть может, кроме одной лысой башки (или двух, непринципиально), для кого он и был предназначен. Вот и ладушки. Я как раз остановил жеребца перед дряхлым сараем, даже не претендующим на гордое звание избы, когда из его глубин раздался чуть хрипловатый голос:
— Ну ты и влип, Иловайский!
— Как говорят неаполитанцы, ещё не измяла артишок, а уже кушаешь?
— Э-э?
— Я ж говорю, неаполитанская кухня. Нашим, местным, не понять, так что верь на слово, ведьма хромоногая… Где мой денщик?
Мадемуазель Зайцева (не знаю уж, её ли это реальное имя) бодро высунулась из сарая на четвереньках и сладострастно облизнула тонкие чёрные губы:
— Здесссь…
— На скольких самоубийц могилу рыть?
— Не наглей, характерник. Стоит тебе руку поднять, как слуги мои верные ему горло выгрызут!
— Это ему-то? Донскому казаку?! — бодренько рассмеялся я, чувствуя, как струйка холодного пота побежала между лопаток. — Да мой Прохор в одну минуту вас всех друг дружке в прямую кишку засунет, узлом завяжет, чтоб не вылезли, да ещё и обматерит стихотворной рифмою на два поколения вперёд!
Рыжая ведьма щёлкнула пальцами, и из-за сарая двое уже знакомых мне бесов с ожогами от святой воды высунулись на свет божий, держа перед собой моего связанного денщика, словно щит! Лицо старого казака было расслабленным, язык наружу, папаха надвинута на брови, а тело так умотано верёвками, что только сапоги и видно. Как же они его взяли? Прохор далеко не слабый боец, и если уж очень надо, то троих опытных рукопашников за пояс заткнёт, в колодце умоет, в болоте выкупает, из лошадиного следа напоит! Неужели она его на чисто женском заманила?
— Ага, старые знакомые пожаловали… — через силу улыбнулся я. — Видать, не вся шкура с морды слезла, если сами за добавкой пришли. Чего хотите-то, шуты гороховые? Я последнее желание уважаю…
— Не храбрись, Иловайский, — холодно обрезала мамзель Фифи, стараясь, впрочем, держаться позади бесов. — Предложение к тебе есть разумное. Твоя жизнь в обмен на его.
— Хм… И где логика? Денщика мне дядя завсегда нового выделит. А вот девять жизней Господь только кошкам даровал. Не, не шибко вдохновляет…
Вместо ответа один из бесов выхватил длинный зазубренный нож, замахиваясь на Прохора, и я понял, что пока козыри на их стороне стола.
— Стопорись, оборванцы! — Араб, чуть подбросив крупом, помог мне покинуть седло. — Я ваш, отпустите человека.
— Сначала сам застрелись, — потребовала ведьма.
— Ну уж дудки! Самоубийство — это грех, на Небесах такое не прощается. К тому же весьма глупо сие: я застрелюсь, а вы Прохора сожрёте. Не пойдёт! Отпустите его, тогда и на меня пасть разевайте, а до этого…
