Книга Хватай Иловайского!, страница 48. Автор книги Андрей Белянин

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Хватай Иловайского!»

Cтраница 48

— Храни вас Бог, братцы, за вашу доброту, — низко поклонился я и, указуя пальцами на светящееся оконце, добавил: — Вон, гляньте, чего творит в алкогольном дурмане…

Казаки невольно придвинулись поближе, прячась под подоконником и вслушиваясь в невнятное дядино бормотание:

— …кровь — любовь? — морковь — бровь… О, бровь! Не суропь на меня энту бровь, я ж… я ж… И чего я ж? Тьфу, да никакая я не ж…

Сквозь тонкую занавеску было видно, как генерал отхлёбывает из кружки. Большего станичникам и не требовалось, всё, чего надо, своими глазами увидели. Завтра же утром дяде будет, мягко говоря, не до меня, грешного…

Я осмотрел сарайчик, сгрёб в кучку соломку в углу, накинул на неё пыльную мешковину, да и повалился спать без задних ног. Даже снов не видел по причине полной физической и умственной утомлённости. И ведь что удивительно, за те недолгие часы, оставшиеся до рассвета, выспался преотличнейшим образом. Поднялся под крики третьих петухов, бодрый, отдохнувший, готовый к новым подвигам во славу Отечества и карих глаз моей возлюбленной — Хозяйки Оборотного города! Меж тем мне было видно в щёлочку, как двое молодых казаков под руководством рыжего ординарца вынесли из хаты длинную скамью. Потом притащили от колодца ведро воды. Дядин ординарец дважды вытаскивал из-за голенища толстенную нагайку и, словно бы примериваясь, похлопывал себя по сапогу. Что тут должно было произойти, и ребёнку ясно, гороскоп не задался…

— Где мой-то? — глухо раздалось от ворот.

— В сарае, заперт. Василь Дмитревич не велел…

— Ага, и что ж я, парня голодным оставлю?!

Послышались решительные шаги, и могучее плечо старого казака вынесло хлипкую дверь вместе с петлями и засовом. Рыжий нахмурился, но останавливать моего денщика не полез. Разумный поступок, одобряю.

— Ох ты ж, бедовая головушка, залётный соловушка, — приподнимая за шиворот и с размаху выбивая из меня ладонью пыль, запричитал суровый Прохор. — Вольная птица, а сидишь в темнице, эх, арестантская доля, кандалы да неволя-а…

— Ну ты не перевирай уж… Какие кандалы, где?

— Это образности ради, чтоб жалостливее получилось. А я вот тебе, твоё благородие, хлеба с салом принёс. Давай-ка рожу умой, да и завтракать.

Он достал из-за пазухи тряпицу, развернул, торжественно протянув мне здоровенный ломоть серого хлеба с толстым куском сала. Я шагнул из сарая на волю, ни перед кем не чинясь, умылся из того же ведра и, шашкой располовинив завтрак, сел на завалинку рядом с моим бородатым нянькой. Жевали молча, под бдительным взором рыжего «надзирателя». Да тьфу на него, можно подумать, я сбегать собрался…

— Довёл дядю…

— Так уж вышло. Ты ведь сам просил, чтоб я ему всё по-родственному высказал.

— Дак я ж… поделикатнее как-то надо было… А теперь вон словишь десяток плетей поперёк спины.

— Да брось, ерунда, в первый раз, что ли… — явно бравируя, хмыкнул я.

На самом-то деле не так страшна боль, как сам факт порки. Если кто думает, что у нас, у казаков, за каждую провинность нагайкой секут, так это брехня! Такое наказание и стыд, и позор, до него довести — ох как постараться надо. Я нарывался долго. Это если по-родственному, так дядя меня не раз сплеча учил. А чтоб вот так, демонстративно, при всех, чужой рукой, это уже серьёзно…

— Чего ж не убёг-то, дурында? Сховался бы на денёк, да хоть к своей крале под подол, а у Василь Дмитревича сердце отходчивое.

— Нельзя мне, Прохор, — вздохнул я. — Здесь дел полно, хлопцев от заразы жёлтой лечить надо, кровь чумчарскую добыть, кабы завтра утром уже не поздно стало. Сам-то где мотался?

— В церкви всенощную отстоял.

— Зачем?

— О жене усопшей молился, про дитя наше думал, про то, как жизнь судьбу наизнанку выворачивает. — Он замолчал, запрокинув голову назад. Вроде бы словно шея затекла, а я так думаю, слёзы прятал…

Рыжий ординарец нырнул в хату, быстро вернулся и подошёл к нам, строгий и неподкупный, как перебинтованный архангел с огненным мечом.

— Вставай, хорунжий. Пора и честь знать.

— Пора, — кивнул я, резво вскакивая с завалинки.

Двор генеральской хаты постепенно заполнялся нашими казаками. Весть о том, что сегодня утром атаманский племянничек словит десять плетей за дерзость и непослушание, разлетелась быстро. Любоваться на такие вещи у нас не принято, казаки пришли посочувствовать. Даже те, кто не особо меня жаловал, радости не показывали, стояли опустив глаза…

— Ложись, что ль? — Рыжий кивнул на скамью.

Я спокойно снял мундир, за ним нижнюю рубаху, перекрестился и послушно лёг спиной вверх. Послышался скрип двери, на крыльцо вышел мой грозный дядюшка при полном параде: сапоги начищены, грудь в орденах, папаха заломлена, а в руке кружка кофе. Глянул на меня, сдвинув брови, и кивнул ординарцу. Тот взялся за нагайку, но замахнуться не успел…

— Ты по делу ли хлопца наказуешь, атаман? — раздался дребезжащий голосок, и из казачьих рядов выдвинулись три седых деда.

— По делу, по делу, отцы, заслужил он, — строго прокашлялся Василий Дмитриевич.

— Ну дык и скажи при всех, за что свово племянника под плеть кладёшь? Али тайна энто? Али не по совести, а по горячности да обиде какой гневаешься? Отвечай, атаман…

Дядя пошёл пятнами, то бледнея, то краснея попеременно. Перед советом стариков и сам генерал голову склонит, а уж если прижали, так давай ответ здесь и сейчас, иначе кто ж тебя уважать будет…

— Виноват он! Дерзит сверх меры, приказы мои игнорирует, шляется невесть где, по девкам каким-то…

— Насчёт девок мы наслышаны, — строго оборвал его самый старый, Назаренко. — Ты-то сам, седой пень, к какой губернаторской молодке лыжи навострил?

— Дак ещё ж и пьёт кажный вечер, — подхватил второй дед, Твердохлебов. — Опосля чего заговаривается дюже, наши сами вчерась слышали. Чего-то про кровь-бровь-любовь бредил…

— А что хорунжий Иловайский тебе за то по-родственному попрёк сказал, так его не пороть, а благодарить надо! — отметая все булькающие дядины возражения, заключил третий, Карачун. — Не по божьему закону живёшь, Василий! В храм сходи, сними тяжесть с сердца, на войну ить скоро… А ты на своих напраслиной грешишь!

— Отпусти хлопца, атаман, — вразнобой поддержали остальные казаки. — Послушай стариков, небось георгиевские кавалеры плохого не присоветуют. Не по-казачьи энто — за правду плетьми драть! Не любо-о!

Я, как вы понимаете, ни во что не вмешивался. Лежал себе скромненько тихой жертвой начальственного произвола и помалкивал в две дырочки. Дядя пыхтел, рычал, топал ногами, но даже рыжий ординарец демонстративно прикрыл меня спиной, сунув нагайку за голенище. Это была чистая победа! Страйк, как говорит Катенька…

— Простите, Христа ради, станичники, — кланяясь и скрипя зубами, выдохнул дядюшка. — Виноват, погорячился. А вам спасибо, отцы, за то, что вовремя уму-разуму наставили. Иди, Илюшенька, нет на тебе вины, свободен…

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация