Сходство со статуей в аллее Королей внезапно стало гораздо более явным. Теперь все проявилось: и властно нахмуренный лоб, и презрительная усмешка, и угроза страшного гнева. Слова старика навалились на Глокту огромной тяжестью, затрудняли его дыхание, угрожали поставить на колени, врезались в череп — и оставляли за собой беспокойную крупицу сомнения. Глокта взглянул на зияющую дыру в стене.
«Порошок? Катапульта? Бригада рабочих? А нет ли более простого объяснения?»
Мир словно пришел в движение вокруг него, как было несколькими днями раньше в кабинете архилектора: ум принялся переворачивать отдельные кусочки, раскладывать их порознь, снова собирать воедино…
«Что, если они попросту говорят правду? Что, если… Нет!»
Глокта усилием воли отверг эту идею. Он поднял голову и наградил старика презрительной усмешкой.
«Стареющий актер с выбритой головой и убедительной манерой держаться, ничего больше».
— Если вы тот, кем себя называете, вам нечего бояться ни моих вопросов, ни своих ответов.
Губы старика растянулись в усмешке, и странное давление внезапно пропало.
— Вашу искренность, инквизитор, весьма приятно видеть. Не сомневаюсь, вы приложите все усилия, чтобы доказать свою теорию. Желаю вам удачи. Мне, как вы сказали, действительно нечего бояться. Я лишь попросил бы вас обзавестись какими-либо доказательствами моего мошенничества, прежде чем беспокоить нас снова.
Глокта напряженно поклонился.
— Постараюсь так и сделать, — ответил он и направился к двери.
— И еще одно! — окликнул его старик, оглядываясь на дыру в стене. — Нельзя ли подыскать для нас другое помещение? Теперь здесь слишком дует.
— Я прослежу за этим.
— Прекрасно. Может быть, где-нибудь, где поменьше ступенек? Эти проклятые лестницы черт знает как действуют на мои колени.
«Да ну? Хоть в этом мы единодушны».
Глокта в последний раз окинул взором троицу. Лицо лысого старика было непроницаемым, как стена. Долговязый юноша тревожно поднял голову и тут же отвел взгляд. Северянин все еще хмурился, поглядывая на дверь уборной.
«Шарлатаны, самозванцы, шпионы… Но как доказать это?»
— Всего доброго, господа.
И Глокта захромал к лестнице со всем достоинством, какое только мог в себе найти.
Благородство
Джезаль соскреб с челюсти последние тонкие волоски и вымыл бритву в тазике. Затем протер ее тряпицей, закрыл и бережно положил на стол, любуясь тем, как солнечный свет играет на перламутровой ручке.
Он промокнул лицо, а потом — это был его самый любимый момент на протяжении дня — посмотрел на свое отражение в зеркале. Это дорогое зеркало, недавно привезенное из Виссерина, подарил ему отец: светлый гладкий стеклянный овал в резной оправе из темного дерева. Подходящая рама для привлекательного молодого человека, беззаботно смотревшего с той стороны стекла. Честно говоря, слова «привлекательный» было недостаточно.
— Знаешь, да ты просто красавчик! — сказал Джезаль самому себе, улыбаясь и проводя пальцами по гладкой коже подбородка.
И как хорош был этот подбородок! Джезалю часто говорили, что это лучшая черта его внешности. Хотя и остальные не хуже. Он повернулся вправо, потом влево, желая как следует насладиться видом своего величественного подбородка: не слишком тяжелый, не слишком жестокий, но и не слишком хрупкий; ничего женственного или слабого. Вне всяких сомнений, это подбородок настоящего мужчины, но с небольшой ямочкой на подбородке. Говорит о силе и авторитете и в то же время — о чувствительности и рассудительности. У кого еще на свете увидишь столь совершенные черты? Разве что у какого-нибудь короля или легендарного героя. Подбородок благородного человека видно сразу. У простолюдина такого не может быть.
Скорее всего, это передалось по материнской линии, предположил Джезаль. У отца подбородок довольно вялый. Да и у братьев тоже, если подумать. Можно даже пожалеть их: Джезалю досталась вся фамильная красота.
— И большая часть таланта, — радостно пробормотал он сам себе.
С некоторой неохотой он отвернулся от зеркала и прошел в гостиную, натягивая рубашку. Сегодня надо выглядеть наилучшим образом. Эта мысль заставила Джезаля нервно поежиться; мелкая дрожь зародилась где-то в районе желудка, проползла вверх по дыхательным путям и угнездилась в горле.
К этому времени ворота, должно быть, уже открыли. Нескончаемый людской поток втекал в Агрионт, зрители занимали места на огромных деревянных подмостках, выстроенных на площади Маршалов. Тысячи людей — и значительных, и совершенно ничтожных. Они уже собирались — кричали, толкались, возбужденные, ожидающие… его. Джезаль кашлянул и постарался отбросить эту мысль. Из-за нее он уже полночи провел без сна.
Он подошел к столу, где стоял поднос с завтраком, рассеянно ухватил двумя пальцами сосиску, откусил и принялся жевать без всякого удовольствия. Потом сморщился и положил ее обратно на блюдо — сегодня у него совершенно не было аппетита. Он как раз вытирал пальцы о скатерть, когда вдруг заметил, что на иолу возле двери что-то лежит. Клочок бумаги. Он нагнулся, поднял его, развернул… Одна строчка, написанная четким аккуратным почерком:
Приходи сегодня вечером к статуе Гарода Великого возле Четырех углов.
А.
— Проклятье, — пробормотал Джезаль.
Не веря глазам, он перечитывал записку снова и снова, а потом сложил бумажку в несколько раз и нервно огляделся по сторонам. Ему на ум приходила только одна «А». В последние несколько дней он задвинул ее в дальний угол сознания, поскольку проводил все свободное время на тренировках. Однако стоило ему получить записку — и она мгновенно вышла на первый план.
— Проклятье!
Он снова развернул записку и перечитал: «Приходи сегодня вечером». При этих словах Джезаль не мог не испытать удовлетворения, понемногу переросшего в совершенно явный жар удовольствия. Он расплылся в дурацкой ухмылке. Тайное свидание под покровом темноты? Его кожу покалывало от возбуждения при мысли об этом. Однако тайны рано или поздно раскрываются. Что будет, если обо всем узнает ее брат? Джезаль ощутил новый всплеск нервозности. Он сжал клочок бумаги в пальцах, уже готовый разорвать его, но в последний момент все же сложил записку и сунул в карман.
* * *
Шагая по туннелю, он издалека услышал шум толпы. Необычный раскатистый гул исходил, казалось, от самих камней. Джезаль, разумеется, уже слышал его прежде, когда присутствовал среди зрителей на прошлогоднем турнире. Но тогда у него при этом звуке не выступал пот, и не переворачивались внутренности. Быть частью публики или частью самого зрелища — между этими состояниями лежит целый мир.
Он немного замедлил шаг, потом остановился, закрыл глаза и прислонился к стене, слушая гул толпы в ушах. Он глубоко дышал и пытался взять себя в руки.
