— Возможно, в этой игре не бывает победителей.
— А, черт! — вскрикнул Ищейка, когда игла снова впилась ему в руку, и отбросил пустую фляжку. Она со стуком упала на землю. — Да, во всем этом чертовом деле нет победителей. И к черту его, слышишь?
Молчун вытащил нож и обрезал нитку.
— Пошевели пальцами.
Всю руку разрывало от боли, когда он сжимал пальцы в кулак, но Ищейка заставил их соединиться и застонал, когда они плотно сошлись вместе.
— Годится, — сказал Молчун. — Ты счастливчик.
Ищейка с горечью оглянулся на следы побоища вокруг.
— Так выглядит счастье? Я всегда хотел знать.
Молчун пожал плечами, отрывая кусок ткани, чтобы сделать перевязку.
— Бетод у вас?
Ищейка поднял глаза на Веста, приоткрыв рот.
— А должен быть?
— Пленников много, но его среди них нет.
Ищейка повернул голову и с отвращением сплюнул в грязь.
— Ни его ведьмы, ни Наводящего Ужас, ни расплывшихся сынков.
— Думаю, они уже скачут в Карлеон так быстро, как только возможно.
— Очень может быть.
— И я думаю, он попытается снова собрать силы, найти новых союзников и подготовиться к осаде.
— Не удивлюсь, если так.
— Мы должны двинуться за ним, как только разберемся с пленниками.
Ищейку внезапно охватил приступ безнадежности.
— Клянусь мертвыми, Бетод удрал. — Он рассмеялся, но чувствовал, что слезы вот-вот потекут у него из глаз. — Когда же этому придет конец?
Молчун закончил накладывать повязку и крепко стянул ее.
— Готово.
Ищейка, обернувшись, пристально посмотрел на него.
— Готово? А у меня, кажется, никогда ничего не будет готово. — Он протянул руку. — Поможешь мне, Свирепый? Мне надо похоронить друга.
Солнце опустилось низко, когда они положили Тула в землю. Оно едва выглядывало из-за горных вершин и золотило края облаков. Хорошая погода для похорон хорошего человека. Они тесно сошлись вокруг могилы. Множество других воинов хоронили рядом, отовсюду слышались горькие слова, шепот и плач, но Тул был любим всеми, поэтому людей собралось немало. Но рядом с Логеном было пусто. Ни души. Как в прежние времена, когда никто не смел занять место рядом с ним. Но Логен не винил их. Он бы сам сбежал, если бы смог.
— Кто хочет сказать? — спросил Ищейка, оглядывая бойцов одного за другим.
Логен уставился на собственные ноги, не имея сил встретиться с Ищейкой взглядом или вымолвить слово. Он очень смутно помнил, что произошло во время сражения, но мог догадаться. Догадаться по тем обрывкам, что сохранились у него в памяти. Он посмотрел вокруг, облизнув разбитые губы. Если кто-то еще и догадывался, то держал это при себе.
— Никто не хочет сказать хоть что-нибудь? — снова спросил Ищейка хриплым голосом.
— Лучше всего я скажу, черт побери. — Черный Доу сделал шаг вперед.
Он окинул собравшихся долгим взглядом. В особенности долго он смотрел на Логена, как показалось Девятипалому. Скорее всего, это беспокойство сыграло с ним шутку.
— Тул Дуру Грозовая Туча, — проговорил Доу, — вернулся в грязь. Мертвые знают, мы с ним не всегда сходились во мнениях. Спорили по пустякам. Наверное, это была моя вина, ведь я очень упрямый парень. Сожалею об этом. Но теперь слишком поздно. — Он прерывисто вздохнул. — Тул Дуру. Любой человек на Севере знал это имя и произносил его с уважением. Даже враги. Он был из тех парней… которые вселяют надежду. Да, я так думаю. Они вселяют надежду. Ты хочешь быть сильным? Ты хочешь быть храбрым? Ты хочешь, чтобы все шло правильно и надлежащим образом, как положено исстари? — Он кивнул на комья недавно выкопанной земли. — Ты возвращаешься туда, Тул Дуру Грозовая Туча. Ты не увидишь треклятого будущего. Меня стало меньше, когда он ушел, и то же самое касается всех вас.
Доу повернулся, отошел от могилы и скрылся в сумерках, опустив голову.
— Всех нас стало меньше, — пробормотал Ищейка, неотрывно глядя в землю. В его глазах поблескивали слезы. — Хорошие слова.
Они все были убиты горем, каждый из тех, кто стоял вокруг могилы. Вест, его денщик Пайк, Трясучка и даже Молчун. Все убиты горем.
Логен хотел бы чувствовать то, что чувствовали они. Он хотел плакать. Горевать о смерти хорошего человека. О том, что он сам, вполне возможно, виноват в этом. Но слезы не шли. Он мрачно смотрел на свежую землю, пока солнце не скрылось за горами и в крепости не стало темно, и совершенно ничего не чувствовал.
Если ты хочешь измениться и быть другим, новым человеком, ты должен оставаться в новых местах, делать что-то новое с новыми людьми, которые не знают, каким ты был прежде. Если ты вернулся на старую дорогу, кем еще ты можешь быть, кроме как тем же самым, прежним человеком? Надо смотреть правде в глаза. Он притворялся, что стал другим, но это было вранье. Самое жестокое и дурное вранье, если говорить до конца. Он обманывал самого себя. Он — Девять Смертей. Это факт. Он изворачивался, увиливал, хотел стать другим, но избавиться от себя не мог. Логен хотел что-то чувствовать.
Но Девять Смертей не заботит ничто.
Внезапное пробуждение
Просыпаясь, Джезаль улыбался. Безумное путешествие закончилось, скоро он снова будет в Адуе. Снова в объятия Арди. В тепло и безопасность. Он подумал об этом и завернулся в одеяло. Но тут же нахмурился. Откуда-то слышался стук. Джезаль быстро открыл глаза. Кто-то шипел на него с противоположной стороны комнаты, и он повернулся туда.
Между занавесями балдахина он увидел лицо Терезы, белеющее в темноте, и последние несколько недель вернулись к нему с ужасающей быстротой. Она выглядела так же, как и в день свадьбы, но теперь совершенное лицо королевы казалось ему уродливым и ненавистным.
Спальня превратилась в поле сражения. Тщательно охраняемой границей стала невидимая линия между дверью и камином, которую Джезаль отваживался пересекать на свой страх и риск. Дальняя часть комнаты была стирийской территорией, а величественная кровать — крепкой цитаделью Терезы. Ее укрепления были совершенно неуязвимы. На вторую ночь их семейной жизни, в надежде на то, что накануне они просто не поняли друг друга, Джезаль предпринял робкую атаку, закончившуюся для него разбитым носом. С тех пор он вел длинную и бесплодную осаду.
Тереза мастерски умела притворяться. Джезаль спал на полу, на какой-нибудь лежанке или на чем угодно, но только не с женой. Однако за завтраком, когда за ними наблюдали, она улыбалась ему, говорила о пустяках, время от времени ласково касалась его руки. Ей удавалось убедить даже его самого, что все наладилось, но как только они оставались одни, Тереза отворачивалась и погружалась в убийственное молчание. Она пронзала его взглядами, выражавшими такое презрение и отвращение, что ему становилось тошно.
