Женщине главное – убедить в чем-то себя, а
потом она докажет это кому угодно.
Зигмунд Фрейд
Егор Царев
Май 2001 года, Агадир
«Она! Точно – она. Волосы отрастила, ишь какая
грива, а так – совершенно не изменилась. Она!
Интересно, узнает она меня? Ха! Пусть только
попробует не узнать! Вот сейчас плюхнуться рядом на лежак, хлопнуть красотку по
знакомой до боли, можно сказать, родной попке и воскликнуть: «Надюшка, звезда
моя! Это я, твой Гашиш!»
Хотя… Нет, конечно, нет. Не тот уровень
отношений. Мужики, которые шныряют вокруг и жрут ее глазами, полопались бы от
зависти, конечно, однако… как бы им не пришлось лопаться от смеха, когда я
огребу здоровецкую оплеуху из этих нежных ручек. А не исключено. Ведь эта
красотка выпала, можно сказать, выскочила из моей жизни так же стремительно,
как выскакивает из автобуса человек, едва не проехавший свою остановку. И хоть
я отродясь не гонялся за бабами, твердо веря, что на каждую не давшую отыщется
десять давших, именно эта женщина могла бы заставить меня изменить трезвому
расчету типичного Близнеца: брать только то, что само идет в руки.
Однако узнает она меня или нет? Конечно, я
изменился за эти два года, но не настолько же! Она меня видела, факт, но тут
столько мужиков, глаза разбегаются… Ого, рядом с ней как раз освобождается
топчан! Ладно, дадим девушке шанс».
Егор неторопливо поднялся, сгреб шорты и
сандалии – весь свой пляжный гардероб – и сделал знак пробегавшему мимо бою.
Тот понятливо кивнул, отложил совок, которым спешил собрать с бирюзовой глади
бассейна упавшие туда сиреневые и розовые лепестки (в мае в Агадире все цветет
как ошалелое), перекинул через плечо бело-синий полосатый матрац, совершил
небольшую пробежку – и уложил матрас на освободившийся лежак, ровно на
полсекунды опередив долговязого немца, который с апломбом истинного арийца
маршировал с другого края бассейна. Немец полыхнул на маленького араба
откровенно расистским взглядом, словно отчаянно пожалел в эти мгновения о
бесславной судьбе армии Роммеля, которая легла костьми как раз где-то в этих местах,
в северо-западной Африке. А может, просто в северной, какое это теперь имеет
значение? Главное, что Роммель не успел прижать к ногтю арабов, и нынче любой и
каждый из них мог перейти дорожку потомку победоносных тевтонов. Впрочем, оный
потомок не мог не понимать, что бой действовал в данном случае под давлением
превосходящих обстоятельств. Немчин окинул взглядом бледно-голубых глаз эти
неспешно приближающиеся обстоятельства в лице Егора, оценил его впалый,
перетянутый буграми мышц живот, накачанные плечи, а также – свидетельство
ошибок молодости – изрядно выцветшую татуировку (спиртовой тушью деланную, где
ж там возьмешь иной материалец!) на правом предплечье (церковь с четырьмя
куполами и орел двуглавый, только вместо герба буковки УК) – и… около бассейна
в отеле «Альмохадес» случился новый разгром под Москвой, новый Сталинград,
новая Орловско-Курская битва и все прочее, прочее, вплоть до сдачи Берлина:
блицкриг провалился, фриц стушевался и круто повернул в западном направлении.
Более на плацдарм возле прекрасной дамы не
претендовал никто, и Егор занял его с видом победителя.
А дама, заметьте себе, словно бы и не ведала,
какие баталии вокруг нее разворачивались. Лежала себе и лежала, устроив на
сомкнутых руках красивую рыжеволосую голову, неотрывно глядя на синюю-пресинюю
гладь воды… Строго говоря, водичка была голубая, но никто из людей, понимающих
это петушиное прилагательное, никогда не употребляет. Синий, говорят они.
Светло-синий. Ну очень светло-синий…
И Егор вдруг остро, словно это было только вчера,
вспомнил, как она царапала остреньким темно-красным ноготком по его плечу,
обводя очертания куполов, цепей, которые разрывал орел, чаши, на которой
покачивалась церковь, и выспрашивала: «А это что значит? А это?» И он,
поеживаясь от щекотки, рассказывал, что орел с буковками УК (Уголовный кодекс
называется) – это государство, весы – срок, который оно отвесило гражданину
Цареву Егору Константиновичу, четыре купола – четыре года, которые ему
назначено было чалиться, разорванные цепи – знак того, что вышел досрочно.
– Гоша, а больно было колоться? –
спросила она.
– Да уж, – усмехнулся он. – Это я
всю твою божественную попку лидокаином обработал вдоль и поперек, а там,
знаешь, никакой анестезии, ни местной, ни общей, и в помине не было: хочешь
выглядеть как человек – терпи.
– Молчи, терпи и плачь, – промурлыкала
она, сильнее вдавливая отточенный ноготок в его тело, и хоть это было тьфу,
пустяки, не боль, ему отчего-то почудилось, что из светло-синих (!) линий
выступают капельки крови – темно-красной крови, точно такой же, как покрывающий
ее ногти лак. Ну а потом Егор сказал, что не одному лишь искусству татуировки
научился там: вот если бы печатались книжки про не только всем известную
Камасутру, или китайский даосизм, или еще что-то в этом роде, а издали бы пособие
по лагерной школе секса, то не было бы для женщин лучшего учебника, особенно в
искусстве… как бы это поизящнее выразиться… в искусстве игры на флейте! Она
слушала с блаженной усмешкой, а потом они перешли к практическим занятиям, и,
кажется, не было в его жизни более прилежной и умелой ученицы… А потом она
исчезла – просто исчезла, будто и не было ее никогда.
И что? За какие-то два года вот так все
забыть? В упор не видеть человека, которому… который…
– Надюшка, не хочешь купнуться? –
послышался рядом веселый мужской голос, и Егор сначала зафиксировал, что это
сказал русский (со всех сторон слышалась только немецкая и французская речь),
мимолетно удивился, кто может к ней обращаться этак фамильярно, и, оторвавшись
от невеселых мыслей, посмотрел в направлении голоса.
Парень со светлыми волосами, с которых капала
вода, высунулся из бассейна, словно водяной, и смотрел на молодую женщину,
призывно пошлепывая ладонями по воде. Солнце играло на его мокрых загорелых
плечах – плечи тоже были ничего себе, не слабее, чем у Егора, даром что без
татуировки.
– Хочу, – сказала она, легко вскочила с
лежака и, красиво поводя своей умопомрачительной попкой, соскользнула в
бассейн.
Парень поддержал ее в воде, и на какой-то миг
их тела прильнули друг к другу, и Егор увидел, как смотрят на эту женщину его
глаза. Они были голу… черт! Вот именно что они были голубыми, а никакими не
светло-синими! Голубыми, да, гори оно все огнем!
Вот в чем дело, значит. Вот почему она никак
не хотела узнавать Егора.
Она была здесь не одна, а со своим мужчиной!
