Уязвленное самолюбие (как это так?! Бывшая
любовница не желает его признавать?!) немного успокоилось. Но взамен начала
бушевать ревность, а Егор знал за собой такую особенность: если его одолеет это
чудище с зелеными глазами, то Отелло, шекспировский мавр (между прочим, земляк
тутошних аборигенов, ибо сия страна, Марокко, некогда называлась именно
Мавританией), – так вот: если Гошу Царева начнет одолевать ревность, мавр
Отелло может спокойно отдыхать.
Родион Заславский
Январь 2001 года, Нижний Новгород
Как известно, друзьям отказывать труднее
всего. Даже в самых дурацких просьбах. Ведь друг не молит униженно, дескать,
помоги, голубчик, не дай пропасть, тем самым перекрывая тебе возможность выбора
– помочь или не помочь. Друг просто звонит и ставит тебя перед фактом:
– Слушай, Родик, ты мне до зарезу нужен
сегодня. Видок прими повнушительнее. Будь во столько-то там-то, но уж
постарайся не опоздать. Иначе все дело сорвешь!
– А что за дело? – робко интересуешься
ты, прикидывая, что «во столько-то» наступает уже через полчаса, а у тебя и
своих забот по горло, да и понятие «выглядеть повнушительнее» очень уж
растяжимое, разброс от золотой цепи в кулак толщиной на шее и мятых шортов до
костюма из жутко дорогого магазина «Boss», который недавно открылся на
Покровке, – то есть архинеобходимо утрясти некоторые детали, касаемые
совпадения цвета носков, трусов и галстука. Но друг считает, что твое
любопытство недостойно ваших отношений:
– Ты чего это? Сказал же: надо, Федя. Надо!
Когда тебе надо, я же всегда как штык, как пионер, готов к труду и обороне!
Скажешь, нет? Короче! – Голос друга становится категоричным, как приговор
высшей инстанции. – Короче, там-то во столько-то. Некогда мне с тобой лясы
точить, бежать надо. И не волнуйся, Родя… – Тут друг многозначительно умолкает,
а потом продолжает с торжеством: – Ни в какой криминал я тебя не втравлю!
Вслед за этим он испускает противненький
хохоток и бросает трубку, убежденный, что является величайшим юмористом всех
времен и народов, рядом с которым отдыхает даже Задорнов-младший. И юмор не
только в том, что ты теперь надолго призадумался, кто же ты есть, в конце
концов, Родя (Родион) или Федя (Федор). Штука (и шутка) в том, что друг твой, по
имени Николай Мыльников, работает в районной милиции, в отделе борьбы с
экономическими преступлениями, и это в самом деле игра слов высокого полета –
насчет того, что он не втравит тебя ни в какой криминал. То есть ты заранее
знаешь, что именно в это дело и вляпаешься, но, поскольку времени на возражения
и на обдумывание тебе уже не отпущено, начинаешь быстро одеваться, вытаскивая
из гардероба первые попавшиеся одежки и размышляя, что тебя ждет на сей раз.
Был случай год назад, когда Коляша высвистел
тебя из дома таким же внезапным образом, и ты тогда здорово лоханулся с этими
самыми одежками! Дело было в начале февраля. Коляша точно так же
законспирировался: «Прием на высшем уровне, прикинь!» Ну, Родион решил, что ему
придется ради друга Коляши последить за кем-нибудь на каком-нибудь светском
рауте в заведении высшего класса, типа в «Русском льве», и явился, учитывая
необычайно теплый для зимы день, как последний дурак, в темно-синей, в чуть
заметную серую полосочку тройке и при галстуке, свежебритый и свежестриженый, в
кашемировом пальто, без шапки и в ботиночках на рыбьем меху. Дико нервный
Коляша не обратил на его внешность никакого внимания, только с отвращением
потянул носом и спросил: «Фаренгейт», что ли?», – но ответа ждать не стал,
затолкал друга на заднее сиденье своей побитой, некогда белой, а теперь
серо-буро-малиновой «девятки» и ударил по газам. В компании с Родионом
оказались трое утомленных боевыми буднями Коляшкиных товарищей по оружию. Один
из них немедленно уронил голову на плечо Родиону и захрапел с посвистом и
тяжкими придыханиями, причем то и дело дергал во сне конечностями, словно
гончий пес, которому снится охота, а двое других принялись страшными,
непотребными, непечатными словами и идиомами костерить городскую администрацию,
всю, от мэра до последнего охранника на входе в здание этой самой
администрации, а также какую-то неведомую мегеру.
Отделяя на слух зерна от плевел в этих
изощренных образцах народного творчества, Родион постепенно докопался до смысла
их бурного негодования. Какая-то мегера, схваченная Коляшей за руку во время
наглых махинаций в Фонде занятости (баба увеличила себе зарплату в справке,
предоставляемой в фонд, чтобы получить максимальное пособие по безработице),
решила отбояриться от заслуженного наказания (а ей грозила статья хоть и не
расстрельная, но все же достаточно позорная). Пока Коля вел с ней
душеспасительные беседы, искренне тронутый ее житейской глупостью и неверием в
то, что все тайное рано или поздно становится явным, она решила перевести
стрелки, свалить все с больной головы на здоровую. Взяла да и ворвалась в
кабинет к начальнику отдела по борьбе с экономической преступностью тов.
Васильеву М.И., да и оклеветала перед ним опера этого же отдела Мыльникова
Н.Н., который применяет при дознании недозволенные методы, вплоть до того, что
склоняет несчастную женщину к оказанию ему некоторых (!) услуг, после чего
обещает закрыть глаза на ее мелкое мошенничество. Уж неизвестно, чем она так
очаровала начальника, только отпустил он ей все грехи и саму ее отпустил восвояси,
а оперу Мыльникову вставил тако-о-го пера… Именно поэтому он в компании с
товарищами по оружию отправился на выходные зализывать раны на дачу к одному из
оных товарищей, прихватив с собою друга Коляшиного детства Родиона Заславского.
Учитывая то, что дача находилась за 150 кэмэ
от Нижнего, в какой-то богом забытой деревеньке Ковернинского района, где из
всех жителей осталось только замороженное пугало на огороде, а также что
«девятка» трижды буксовала по пути и один раз, заюзив, съехала в кювет, а также
что внезапно ударил мороз и теперь февраль полностью оправдывал свое старинное
название «лютый», поэтому грелись и унимали ретивое на полную мощь, –
короче, учитывая все это, можно с уверенностью сказать, что тройка и галстук
Родиона пришлись как нельзя кстати. Прием состоялся на самом высоком уровне,
ящика водки и четырех пива хватило только-только, чтобы не умереть от жажды, и
ежели б, к примеру, у Родиона в барсетке, кроме расчески, имелся пресловутый
«Фаренгейт», дело непременно дошло бы и до него, даром что он аэрозоль. Костюм
после этого «приема» потребовалось сдавать в чистку, но даже «Лавандерия» не
справилась со всеми пятнами, поэтому тройка из разряда выходных плавно
перекочевала в повседневную одежду, а прожженное у буржуйки серое кашемировое пальто
реставрации, увы, больше не подлежало, поэтому пришлось его и размякшие в кашу
туфли отдать, как писали в старинных романах, «бедным людям». Попросту выкинуть
на помойку.
