– Между прочим, как раз у Натальи Зыряновой
счеты ко мне есть. Я ведь ее до экзамена не допустила. Она вам этого не
сообщила вместе с прочими своими клеветническими измышлениями?
– Отчего же, сообщила, – спокойно кивнул
Мыльников. – Информировала, что слезно просила вас отменить эту
драконовскую меру, позволить сдавать практическую ветеринарию вместе со всей
группой, а вы согласились только при условии получения мзды. И назвали сумму.
– Никакой суммы я не называла! – Ольга с
яростью отбросила от лица плети традесканции.
– Поосторожнее с растением! – предупредил
Мыльников, и глаза его так сверкнули, что Ольга поняла: оборви она хоть один
листочек с ненавистной травы, этот противный опер посадит ее за порчу
государственного имущества в особо крупных размерах.
В это время голубоглазый коллега Мыльникова,
до сей минуты молчаливо сидевший на обшарпанном подоконнике (больше в
кабинетике притулиться было негде, разве что под вешалкой в углу), вдруг
соскочил на пол, навис над Ольгой, осторожно вынул из прибитого к стене кашпо
горшочек с традесканцией и водрузил это пыточное устройство на сейф. А сам
вернулся на подоконник, забравшись на это узкое и неудобное место с той
легкостью, с какой птица взлетает на насест.
Оба – и Мыльников, и Ольга – были так
ошарашены, что на какое-то время умолкли. Только и переводили глаза с
традесканции, которая почему-то сразу утратила всю свою агрессивность и
выглядела теперь довольно убого, на этого парня и обратно.
Вид у него был весьма угрюмый, если не сказать
разгневанный. Причем Ольге почему-то показалось, что чувства эти имеют
отношение не к ней, а к Мыльникову. Видать, оперу тоже это почудилось. Во
всяком случае, его вопрос, обращенный к этому парню, был задан довольно
заискивающим тоном:
– Родион Петрович, слушай, может, ты уже
пойдешь? Я понимаю, ты человек занятой, а я тебя от каких-то дел оторвал…
– Что ж, я тебе больше не нужен? – глянул
на него голубоглазый с прежним неприязненным выражением, и Ольга едва
сдержалась, чтобы не вскрикнуть испуганно: нет, пожалуйста, не уходите!
Остаться с Мыльниковым наедине было до того страшно, что ее даже озноб пробрал.
Не то чтобы она боялась: вот он накинется на нее и начнет избивать или, к
примеру, насиловать. Но он наслаждался зрелищем ее унижения, он хотел
отомстить, сломить ее. А ей было легче умереть, честное слово, чем сломаться
перед ним.
– Да, пожалуй, теперь уже нет, – ответил
своему приятелю Мыльников и даже привстал и даже руку начал протягивать на
прощание, однако тот и не шевельнулся на своем насесте.
– Ничего, я еще посижу немного, – сказал
он сухо. – Мало ли, вдруг на что-нибудь сгожусь.
Лицо Мыльникова снова приняло озадаченное
выражение, а Ольга вздохнула с явным облегчением. Николай Николаевич покосился
на нее.
– Продолжим, что ли? Прошу вас перечислить тех
студентов, которых вы принуждали платить вам за допуск к экзаменам и сдачу их.
Имейте в виду, у нас все эти сведения имеются, я просто призываю вас сделать
добровольное признание.
– И что потом? – остро взглянула на него
Ольга. – Скажете, что мое признание не имеет никакого значения, а чтобы
выйти на свободу, мне сначала надо совершить подвиг? Подвиг разведчика, да?
Мыльников побагровел.
– Какой подвиг? – удивился парень по
имени Родион.
– Не обращай внимания, – торопливо
отмахнулся Мыльников. – Это детали наших отношений с гражданкой Еремеевой.
Ольга поняла, что об этих «деталях» приятель
опера не имеет представления. Более того, Мыльников почему-то очень не хочет,
чтобы Родион о них узнал.
– Вернемся к нашему делу, – торопливо
сказал он. – Итак, я жду…
Ольга задумчиво посмотрела на него. А не
поставить ли этому мерзкому Николаю Николаевичу клизму с гвоздями и не сообщить
ли Родиону о некоторых деталях прошлогодней вербовки разведчицы Еремеевой (кличка
Азеф, она же – поп Гапон) в этом самом кабинете? Но до чего тошно возвращаться
ко всей этой гадости! И вдобавок она устала, она так вдруг устала!
– Послушайте, – с тоской сказала
Ольга. – В первый раз я не отрицала свою вину, потому что она была очевидна.
Вы просто логически рассудите: раз я умею признавать поражение, значит, и
сейчас не стала бы ничего отрицать. Если бы что-то было. Но раз я так упорно
стою на своем, значит, мне просто нечего признавать. Нет, в самом деле: я-то
совершенно точно знаю, что ни в чем не виновата, что никаких взяток ни у кого
не вымогала – ни у Зыряновой, ни у кого другого. А если это допустить, то
логика подсказывает…
– Логика? – неприятно хмыкнул
Мыльников. – Логика, говорите? И что же она подсказывает? Что студентка
Зырянова вас оклеветала из мести? Нарочно подсунула вам пятьсот рублей? Ну, это
чепуха. Я хорошо знаю семью Зыряновой, живут они не сказать что бедно, однако
достаточно скромно, для нее пятьсот рублей – немалая сумма…
И осекся. Он сообразил, какую допустил оплошность!
И Ольга не замедлила воспользоваться этой оплошностью:
– Вы знаете Наталью Зырянову? Так вот почему
она обратилась именно к вам! По знакомству, да? Погодите… а вы случайно не
вместе с ней всю эту историю затеяли?
– Да вы что?! – скособочившись, вскочил
из-за стола Мыльников. – Вы в своем уме?! Да я своим глазам не поверил,
когда увидел вас в этой аудитории!
И они замерли, с ненавистью уставившись друг
на друга.
Анфиса Ососкова
Июнь 1995 года, Кармазинка
В сухом, пахнущем гарью и пылью сарае вдруг оказалось
неожиданно тепло. Анфиса содрала с себя мокрющее платье и белье, напялила
старую-престарую отцовскую телогрейку, которая висела на ржавом гвоздике. Отец
был малорослый, телогрейка едва доходила Анфисе до бедер. А, плевать, что
щеголяет с голым задом – никто ее тут не увидит. Ну а вдруг увидят? И тогда то,
что она так старательно скрывала от всех, чего даже Надька не видела… Нет,
сейчас сюда никто не придет. Дождь все чаще стучит по крыше, ветер все сильнее
бьет в стены. Никто и собаку в такую пору из дому не выгонит!
Странными глазами смотрела Анфиса на черный
пепел, оставшийся от соломенной куклы. А ведь магия все же доконала Надьку!
Пусть не огонь ее взял, так вода. Тоже стихия необоримая…
Анфиса взяла старое худое ведро, натолкала в
него щепок, какого-то бумажного мусора. Нашарила спрятанные под балку спички,
зажгла огонь, дождалась, пока займется пламя, подобрала с пола дешевенькую
Надькину сумочку (ручка была в двух местах обмотана изолентой) и открыла ее.
