Старенький, такое впечатление, что лежавший с
дореволюционных времен в холодильнике, прокурор каркал на суде по поводу
неправедно нажитого добра и неминуемой расплаты, но Гоша точно знал, что дело
было не в чем ином, как в судьбе. То есть судьба на Гошу за что-то обиделась и
захотела своего любимчика испытать. Что она его, как всякая женщина, любит (а
женщины любили Гошу, сильно любили!), он понял чуть ли не на второй день после
прибытия в часть, когда срочно потребовался художник для клуба, а художников не
было. Гоша рисовать тоже практически не умел, но его мама работала маляром. Вот
он и набрался наглости, и сделал шаг вперед, и тогда впервые увидел
поощрительную улыбку этой прожженной бабы, любительницы молодых и
дерзких, – улыбку судьбы. А потом он до того поднаторел в своем ремесле, а
может, и талант у него открылся, что писал плакаты, оформлял стенды, рисовал
портреты великих полководцев, а заодно – порнографические картинки похлеще
иных-прочих профессионалов. То есть Гоша рисовал, а служба шла, нимало его не
обременяя. Клуб был фактически в его полном распоряжении, он там и жил, там
хранил вещички, добытые разбоем на большой дороге. Там же был штаб
разбойничков, ведь не один Гоша шарил по карманам, и даже не только со Славкой
и Сережкой, – тем же промышляли офицерские балованные сынки, девяти– и
десятиклассники, причем молодежь была хитра: идя на дело, они надевали
солдатскую одежку, и потом ограбленные ими безуспешно искали таких-то и
таких-то солдатиков, ну а когда шли «работать» Гоша с приятелями, они, как уже
было сказано, облачались в цивильное, путая таким образом следы.
Путали-путали – и запутали. Самих себя.
Ого, какой был процесс! Какой шум поднялся!
Гоша потом думал, что это ведь сущее чудо, что ему дали только четыре года, до
такой степени все жаждали его крови: пострадавшие граждане, родители малолеток,
вовлеченных им в преступное сообщество, именуемое в народе бандой, командование
части, которую всеми любимый Егор Царев опозорил, прокурор, сама фемида, в
конце концов… Одна только Люба-Любушка его жалела и проливала такие потоки слез
на суде, не стыдясь никого, не боясь даже своего благоверного, с каменной
мордой сидевшего рядом, что уплакала-таки ревнивую соперницу-судьбу: Гоша
получил четыре года вместо семи, о которых просил прокурор. И полетел соколик в
места не столь отдаленные, и больше он с Любушкой не виделся, но долго еще
стояло перед глазами ее распаренное от слез лицо, и постепенно он понял, что
жалела Люба не только и не столько его, сколько себя, изломавшую жизнь ради
непутевого чемпиона мира по траханью чужих жен. То, что теперь двурогий супруг
со свету сживет изменщицу, было ясно как день. И ничем, ничем Гоша не мог
любимой помочь, только и оставалось ему есть себя поедом. Он ел, ел… целый год,
наверное, только этим и питался. А потом все постепенно прошло. Изболелось,
избылось. Забылось! Не забылось только ощущение позорного бессилия перед
судьбой-стихией, перед этим валом неконтролируемых событий, который
накатывается на тебя и подминает. В точности как морская болезнь.
Родион Заславский
Январь 2001 года, Нижний Новгород
– Валентина, здравствуйте! – воскликнул
Родион, но тут же и осекся, почти с испугом вглядываясь в ее лицо, по которому
расплывался изрядный синяк. Правая щека распухла так, что глаз утонул между
рассеченной бровью и щекой. Левый глаз был тоже заплывшим и покрасневшим, как
это бывает у женщин, которые много и долго плакали. Простенькое пальто Валентины
было в кирпичной пыли, берет чудом держался на всклокоченных волосах. Эта
женщина, которая осталась в памяти Родиона великой аккуратисткой, сейчас более
напоминала бомжиху с трехлетним стажем, и не удивительно, что молоденький, а
оттого очень ретивый сержант милиции вдруг направился к ней с хищным видом.
Начиная с сегодняшнего дня у Родиона имелись
свои счеты к работникам правопорядка, а потому он вздернул подбородок и
заступил сержанту дорогу. Милиционер попытался обойти Родиона сначала слева, потом
справа, но это ему не удалось ни в первом, ни во втором случае. Правая рука
сержанта привычно стиснула резиновую «демократку»…
– Извините, – промолвил Родион с самым
неприятным выражением лица, на какое только был способен. – В чем дело? Я
хочу доставить домой эту женщину. Она моя соседка. Вы что-то имеете против?
– Соседка? В таком виде соседки разве
ходят? – хмыкнул сержант. – Документики ваши попрошу.
– А что? – задиристо спросил Родион,
протягивая паспорт. – Вам не нравится покрой ее пальто или цвет волос? О
вкусах, знаете ли, не спорят!
– Мне не нравится цвет ее лица, – буркнул
сержант, придирчиво сличая Родиона с его фотографией, наклеенной в паспорте.
Сходство было налицо, и парень слегка ослабил накал правоохранительных
чувств. – Соседка, говорите, ваша? А как ее зовут? И какой ее адрес?
Родион на миг облился холодным потом: адреса
Валентины он знать не знал, она жила где-то на улице Надежды Сусловой, в
Четвертом микрорайоне, словом. И тут же до него дошло, что он едва не погорел
на самой примитивной уловке. Если соседка, значит, номер дома у них точно один!
Вот так и сыпались разведчики…
– То есть как какой адрес? – спросил он с
хорошо разыгранным недоумением. – Звездинка, 7, естественно. А квартира у
меня 158, а у нее 157. Двери рядом, у нас даже тамбур общий. А зовут ее
Валентина Алексеевна Абдрашитова, тридцать пять лет, двое детей, муж недавно
умер.
– Да-а? – недоверчиво разглядывая отекшее
от слез лицо женщины, протянул сержант, а Родион облился холодным потом
вторично, представив, что произойдет, если парень теперь попросит паспорт у
Валентины. Вряд ли у нее, в таком-то состоянии, хватит соображения сказать, что
паспорт забыт дома! Право слово, вид у нее был такой, что Родиону порой
казалось, будто он ошибся и принял за Валентину какую-то незнакомую бродяжку. И
если бы не это поношенное пальто, которое он все пять лет существования
издательства «Славяне» наблюдал на вешалке в углу… Нет, пальто определенно
Валентинино, а значит, эта женщина именно она и есть.
Как бы отвязаться от этого мальчишки в форме,
который почему-то ни в упор, ни боковым зрением не видит двух не в меру
перебравших дяденек, которые путаются под ногами пассажиров, выбирающихся из
подземного перехода на свет божий. Как бы отвязаться? Да самым простым
способом!
– На такси поедем? – безнадежно пробубнил
«зазывала» и даже отпрянул, когда Родион вдруг радостно воскликнул:
– Поехали! Звездинка, 7! – И, рванув
дверцу, затолкал Валентину в желтую «волжанку» с надписью «Нижегородец» на
дверце.
Сержант сделал было чисто профессиональное,
рефлекторно-хватательное движение рукой, но тотчас понял, что охотится, красиво
говоря, за призраками, поскучнел лицом и направился к двум пьянчужкам, которые,
на свою беду, решили немножко полежать под расписанием пригородных поездов.
Такси осторожно выруливало с заполненной
машинами стоянки.
