Вскочил он верхом довольно лихо, правда,
малость струхнул, вдруг вознесшись так высоко над землей, и никак не мог
нашарить ногой стремя, оказавшееся слишком коротким. Инструктор удлинил его,
поставил на железную опору кроссовку Егора, жестами показал, как обращаться с
поводьями. Предполагалось, что всадник это уже знает (ком си ком са!), поэтому
инструктаж был беглым и коротким. То есть Егор сам собой, методом научного тыка
постиг, что если ты тянешь за левый повод, то коняшка поворачивает отнюдь не
влево, а вправо. И наоборот. Натягиваешь поводья (так и подмывало назвать их
вожжами!) – конь стоит. Ослабляешь, ткнув в бок (пяткой надо тыкать,
чувствительнее получается), – идет. Понукают его, выкрикивая: «Зит, зит!»
– что означает: шевели задницей, скотина.
Впрочем, Паша́ частью тела шевелил без
всяких понуканий. И еще как шевелил! Этот пожилой, старый, можно сказать, конь,
лишь покинув территорию ипподрома, начал вести себя как невинная кобылка, которую
впервые ведут на случку. Нет, будто престарелая расчетливая кокетка!
Путь группы всадников пролегал через
поселочек, полный мотоциклов, осликов, детворы, собак, индюков и женщин с
полуприкрытыми лицами. Очевидно, всем был дан строгий инструктаж на тему
поведения с богатыми туристами (предполагалось, что пятьдесят баксов, которые
человек отдает за два часа верховой прогулки, у него не последние на счету или
в кошельке). Все обитатели деревушки дисциплинированно жались к заборам,
глушили моторы машин и мотоциклов, даже животные и птицы вели себя подобающе.
Поэтому всадники спокойно проследовали бы по каменистой дороге через деревню –
если бы не начал выступать Паша́.
Дорога была довольно просторная. Однако
поближе к обочине валялась пластиковая бутылка из-под пепси-колы. Большая такая
двухлитровая бутылка – пустая, понятное дело. Завидев ее, Паша́, который
только что послушно следовал за инструкторским коньком, вдруг бесконтрольно
(Егор, ободренный смиренностью этого четвероногого существа, позволил себе
малость расслабиться) свернул к обочине и с силой наступил на бутылку копытом.
Пластик, разумеется, лопнул с ужасным треском!
Чего и следовало ожидать. Однако Паша́ повел себя так, словно услышал
взрыв гранаты. Он истерически заржал и заметался от обочины к середине дороги,
сделав своей старой задницей такой финт, что любой другой человек тотчас
свалился бы с седла. Егор удержался немыслимым чудом, причем все произошло так
внезапно, что он сообразил: «Я сейчас свалюсь!» – уже когда практически висел
на боку коня, с каждой секундой все неудержимее сползая на каменистую землю. Но
заставил себя сделать панический, судорожный рывок – и снова водрузил зад в
седло, кое-как нашарил дрожащей ногой стремя и перевел дух. Больше всего он
боялся, что на его лице отразится страх, и так напряг лицевые мышцы, пытаясь
это скрыть, – аж челюсти заломило.
И через секунду стало стыдно самого себя. Ну
зачем так трусить, скажите на милость? Даже если упал бы – не на полном же скаку!
Мягко скатился бы на дорогу, встал, снова сел бы верхом и ка-ак дал бы этому
хрену ходячему, хвостатому в бок пяткой, что аж селезенку у него бы отшиб!
Нет, не так все просто. Не иначе было у Егора
нехорошее предчувствие того, что случится потом. А предчувствиям своим Гоша
Царев верил, привык к ним прислушиваться и остерегаться их. И этого послушался
бы, и этого остерегся, когда б…
– Вы в порядке? – послышался спокойный
голос, и Егор, покосившись, увидел совсем близко знакомые глаза – того самого
цвета, который в приличном обществе и назвать-то невозможно.
Родион! Вот же холера! Сидит в седле с
щегольской небрежностью, чуть откинувшись назад. Его гнедой конек – Егор
почему-то запомнил, что звали его Микадо, – имеет вид благонравного
мальчика из хорошей семьи, не то что этот битый-перебитый, словно урка,
Паша́!
– Не извольте беспокоиться, –
ответствовал (вот именно – не сказал, не бросил, не буркнул, даже не просто
ответил, а именно ответствовал!) Егор, и ему самому ужасно понравилось, как
изысканно, как высокомерно он это сделал. – Полагаю, я сумею справиться с
этой непослушной скотиной.
– Вот как? – пробормотал Родион, меряя
взором то коня, то всадника. – Честно говоря, я бы на вашем месте не давал
столь опрометчивых обещаний. Это существо – даром что мерин – напоминает мне
человека, озабоченного… нет, не сексуально, – легкая усмешка сверкнула на
его губах, обнажив белые зубы, – однако… очень сильно озабоченного
какой-то навязчивой идеей. Он чего-то непременно решил добиться, этот
Паша́, а вот чего – я пока не пойму. Именно поэтому призываю вас не
доверять ему. Может, пока далеко не отъехали, сказать инструкторам, чтобы вам
дали другого коня? Впрочем, если вы полагаете, – он намеренно выделил это
слово, – что справитесь с ним, ради бога. Полагайте и впредь!
И, чуть тронув стременем Микадо, который,
похоже, слушался малейшего движения своего всадника, Родион отъехал от Егора.
Гоша смотрел ему вслед, едва сдерживаясь,
чтобы не ударить вслед залпом мата, от которого этот чистоплюй непременно
свалился бы даже с такого ходячего дивана, как увалень Микадо.
Что за намеки, господа, мать вашу? Что за
намеки?!
Вполне, впрочем, понятные намеки. Это не
Паша́ одержим «навязчивыми идеями», а Егор. «Не стоит доверять ему» – будь
осторожен, брателла. «Может, попросить инструктора дать другого коня?» – лучше
забудь все эти глупости. А впрочем, дело твое – «полагайте и впредь». Но уж
если типа что не так, то обижайся только на себя!
Забавный мальчонка этот Родик. Ну ладно, Егор
Царев тоже не в поле обсевок, не лыком шит, не вчера родился, не пальцем делан!
– А если ты, сволота, еще раз у меня дернешься
куда не надо, я тебя перед всей хатой
[10]
на карачки поставлю и без
всякого вазелина употреблю, понял? – пробормотал он самое страшное
ругательство старинного приятеля Вани Рулы, вонзая пятки под бока Паши́ с
такой силой, что в боках этих что-то громко екнуло, и принуждая коня двинуться
вперед, потому что от группы они уже изрядно отстали и инструктор, обеспокоившись,
скакал к Егору, чтобы взять его под свою опеку.
Теперь Жиль (именно так звали этого сухощавого
парнишку) ехал впереди колонны, держа за узду чертова Пашу́. Егор
чувствовал себя дурак-дураком, совершенным неумехой, а по спине у него словно
бы два кусачих жука ползали: всем существом своим он ощущал настороженный
взгляд «Надюшки» и насмешливый – Родиона. Но приходилось терпеть – а что
поделаешь? Не обернешься же, не заблажишь: «Эй, фраерки, дурилки картонные, я ж
вас насквозь вижу! Давайте поговорим, как честные урки, начистоту! Карты на
стол, а затаишь в рукаве – ты параша!» Ничего подобного. Приходилось невпопад
улыбаться в ответ на французскую скороговорку Жиля и клясть себя на чем свет
стоит за то, что потащился на эту экскурсию.
