Егор не сводил глаз с этой парочки, а потому
едва разглядел великолепное многообразие разноцветных шатров и игривых фонтанов
между ними. В одном таком шатре, бордовом с золотом – истинная роскошь, не
показная, безумных денег стоящая роскошь, от которой захватывало
дыхание! – были накрыты столы для русских. И чего только не было на этих
столах, мама дорогая! Да уж, оголодавшие туристы вполне вознаградили себя за
день голодовки, ну а когда подали молоденьких, целиком зажаренных барашков в
окружении кус-куса и овощей-тажин… И все эти горы еды заливались реками
знаменитого «серого вина», которое на самом деле было сдержанно-розовым и
несдержанно-вкусным. Поглощение непомерного количества еды, которая почему-то
не насыщала, а только еще сильнее разжигала аппетит (по принципу: чем больше
ешь, тем больше хочется), а также безудержное винопитие сопровождались
песнопениями и игривыми плясками, исполнявшимися представителями всех племен,
населяющих Марокко: «синих» туарегов, берберов, арабов и прочих номадов, одетых
в свои национальные костюмы.
Егор смотрел вполуха, слушал вполглаза, ел
вполрта. Еда всегда производила на него действие просто сногсшибательное,
наверное, это началось со времен тюремных голодовок. Чифирить или квасить он
мог сколько угодно и что угодно, хоть бы и самогон-чимер, а вот стоило
чрезмерно сытно поесть – и глазки закрываются, и ножки подгибаются, и ручки
опускаются, и язык заплетается, и сам Гоша лыка уже не вяжет. Поэтому он лишь
изредка цеплял вилкой с тарелки морковку-картошку (эх, до чего же вкуснотища в
этом тажине получается!), да подносил ко рту ложечку кус-куса, да отщипывал
волоконце тонко зажаренного бараньего мясца. Больше прихлебывал неиссякающее
«серое», а сам так и пялился на тех двоих, которые, в отличие от него, ели и
пили с завидным аппетитом, ничуть не мучаясь угрызениями совести по поводу
предстоящего убийства.
«Вы звери, господа…»
Егор зажмурился от боли. Ладно, погоди, еще не
все потеряно! Главное – не сводить с них глаз.
И он не сводил их весь ужин, не сводил и
потом, когда полуживые туристы выползли из шатров, расселись вокруг арены, и им
были представлены феерические сцены из истории Мавритании, из эпох всех этих
Аль-Маравидов, Аль-Махадов, Меренидов…
Похищение невесты, нападение на караван,
вольтижировка берберов на необъезженных скакунах, стрельба по мишеням, скачки
на скорость и снова танцы, танцы, песни, песни… И все это время Родион с
«Надюшкой» вели себя совершенно беззаботно, орали от восторга, аплодировали до
боли в ладонях, смеялись до колик над проделками шутников-вольтижеров,
прикрывались от летящего в них песка, когда бешеные кони вставали на дыбы перед
самой трибуной, в деланом испуге прятались за спины сидящих впереди зрителей,
когда берберы направляли ружья прямо на них, чтобы в самый последний миг, за
полсекунды до нажатия на курок, резко вздернуть стволы вверх.
Зато Егору некогда было смеяться, хлопать,
восхищаться, прикрываться от песка и уклоняться от залпа – хоть и безобидного,
холостого, но очень впечатляющего. Теперь у него болели глаза, уши, у него
чесалось в носу… Когда закружились в вышине рассыпающие разноцветный огонь
кольца, когда небо вспыхнуло фейерверком, а берберы, привстав в стременах,
принялись палить из всех стволов, он вдруг ощутил, что съел слишком мало, а
выпил слишком много.
На счастье, шоу закончилось. Родион и
«Надюшка» неспешно шли впереди Егора, не предпринимая никаких попыток от него
скрыться.
Зага-адочно! Что же произошло? Передумали?
Каким-то невероятным образом посовещались с сообщниками и перенесли время Ч?
Или… или все уже кончено, и Егор теперь ничего не сможет сделать, как бы ни
дергался? То есть дергаться ему не имеет смысла, да? А может быть… О господи, в
его затуманенной серыми парами голове вдруг наступило некоторое просветление:
может, он все-таки не так что-то понял? Неверно истолковал?
Ему очень хотелось не дергаться, так хотелось
ошибиться! Ведь тогда можно успокоиться. Спокойно дойти до автобуса, забраться
на «диванчик», смежить веки. Вздремнуть до прибытия в отель, а потом,
поднявшись в свой номер на пятом этаже, в номер с зелеными ставенками и зеленым
покрывалом на низкой кровати, залечь – и выспаться, наконец-то спокойно выспаться!
Удивительно расслабляющее средство, это «серое
вино»!
Хотелось подпереть спичками опускающиеся веки,
но Егор упрямо смотрел вперед, шел и шел, не упуская из виду белый пуловер
«Надюшки» и серую куртку Родиона (к вечеру похолодало, и этот тип приоделся).
Вот пуловер и куртка задержались у столов с сувенирами, и Егор услышал смех
«Надюшки». Вытянул шею, вглядываясь, над чем она там заливается.
Да уж, было над чем! Продавец показывал
игрушку: на высокой тонкой спице укреплена птичка из перьев, с пружинкой вместо
ножки. Две другие такие же птички на свободных деревянных колечках болтаются
вокруг спицы. Стоит поднять их наверх и качнуть спицу, как парочка птичек,
потрясая хохолками и хвостиками, начинает спускаться вниз, неистово тюкая
длинными клювами несчастную птицу. Верхняя птичка точно так же неистово
колышется, не то браня, не то поощряя скачущих вниз трясунов.
– Трясуны! – выговорил Егор, вдруг
залившись громким смехом. – Трясуны-пятидесятники! Смотрите!
Вокруг тоже захохотали, словно зараженные его
смехом. Игрушка была настолько нелепая и трогательная, что не только веселила,
но и умиляла.
– Хау мач? – спросил Родион,
демонстративно закатил глаза, услышав: «Фоти тен дирхамз, плиз», – но
полез в карман за деньгами.
– А мне? – закричал Егор, словно маленький
мальчик, словно дитятко в песочнице. – А мне такую?
Его выразительную мимику продавец понял без
перевода и с сожалением развел руками:
– Онли ван, сэр. Онли ван!
– Как это ван?! Почему ван?! Я хочу этих
трясунов! Я их хочу!
Егор услышал чей-то плаксивый голос, но не
узнал его. Рот был открыт у него самого, губы шевелятся – может, это он кричит?
А вот знакомый голос, только Егор не поймет, кому он принадлежит:
– Успокойтесь, Царев. Если вам нравятся эти
трясуны – берите их себе. Мне они даром не нужны, честное слово!
– Спа-си-бо, – еле вымолвил Егор,
вытаскивая из кармана деньги и прижимая к себе спицу, на которой колыхались
дивные трясуны. – Большое спасибо…
– Покажите, как они скачут! – Рыжий
оказался рядом, нетерпеливо схватил Егора за локоть. – Покажите!
Егор сел на ближайшую скамью, поднял парочку
трясунов вверх, качнул спицу. Птички ринулись вниз, истово клюя металлический
пруток. Народ полег от детского, безотчетного, рефлекторного, глупого,
необъяснимого – но такого сладостного хохота!
– Классная игрушка! – завопил
рыжий. – Знаете что? В России надо поставить ее производство на поток.
Возьмите меня в компаньоны, Царев!
