Вместо ответа Егор снова поднял трясунов к
исходной точке, снова тряхнул спицу, снова раздались раскаты бессильного смеха.
Он скользил взглядом по лицам, наслаждался их счастливым выражением с таким
чувством, как если бы сам был создателем этого счастья. Может, именно это
человеку и надо – смеяться, смеяться… Все смеются. Все. Кроме… кроме этих
двоих. Но они не смеются отнюдь не потому, что страдают несварением желудка или
приступом мизантропии. Их здесь просто нет. Их нет!
– Да они уехали в Уорзазат, – равнодушно
произнес Константин Васильевич, когда Егор вышел наконец из столбняка и смог
членораздельно сформулировать свой вопрос. – Предупредили меня, что не
будут ночевать в Марракеше, взяли напрокат «Мерседес» и уехали. Я думал, вы
знаете. Все знали!
– Все знали, – подтвердил рыжий. –
Разве вы не слышали, Родион и Надюшка все уши нам прожужжали, что хотят
посмотреть на Касбу и присоединятся к нам завтра вечером, перед самым отъездом
в Агадир. Ой, что такое? Что с вами, Гоша?!
Гошу успели подхватить, прежде чем он
стукнулся головой о камни. То есть сотрясения мозга он не получил, и вообще,
это был не эпилептический припадок, как почему-то испугался Константин
Васильевич, а просто пьяный обморок. Вполне объяснимый, учитывая то, сколько
«серого вина» выпил нынче вечером господин Царев (это все видели) и сколько
испытаний выпало за последнее время на его долю (это все помнили). Поэтому его
не только подхватили, но и заботливо отнесли в автобус, где и уложили на
диванчик в хвосте.
– Трясуны… мои трясуны… – пробормотал он,
прежде чем впал в полное и окончательное забытье.
Надежда Гуляева
Апрель 2001 года, Северо-Луцк
Наконец-то поезд тронулся, и мрачная,
насупленная фигура Руслана, топтавшегося под окошком, рывком уехала назад
вместе со всем перроном, с толпой провожающих, с каким-то мужиком, верно
опоздавшим к отправлению и теперь несущимся за вагоном вприпрыжку… Дурак,
прыгал бы в первый попавшийся вагон, а то уйдет поезд без тебя!
Потянулись пристанционные постройки, запасные
пути, и Надежда с облегченным вздохом откинулась на спинку диванчика. Какое
счастье, какое блаженство остаться одной! Руслан из кожи вон лез, чтобы
уговорить Хозяйку взять его, как всегда, с собой, но она была непреклонна:
поеду одна, и все тут. Можно только удивляться непробиваемой толстокожести и
наглости Руслана: после всего, что Надежда выдала ему, не заботясь о
вежливости, не затрудняя себя подбором слов, высказала прямо ему в рожу все,
что накипело за последнее время, – после всего этого он не разразился
потоком ответного мата, не плюнул ей в лицо, не развернулся и не ушел, едва
сдерживая желание ее убить. Он стоял, молчал, стискивал кулаки, слушал, не
глядя на Надежду, а когда все же вскидывал на нее глаза, в них мелькало жалкое,
собачье, побитое выражение. Но вместо того чтобы разжалобить, это почему-то
озлобляло ее еще пуще. У нее даже шея зябла от злости, даже плечами начала она
нервно дергать, окончательно теряя над собой контроль и выкрикивая Руслану уже
вовсе какие-то несусветные оскорбления. Все, все самые мелкие ошибки,
провинности, недоразумения поминала она ему в эту минуту, самые застарелые
обиды, с тех первых дней, когда ее, ошалелую от собственной наглости девчонку,
взял из эскортного агентства Алим Абдрашитов, уложил в свою постель – да так в
ней и оставил.
Конечно, вся свита Алима смотрела на нее
свысока, только самые умные с первых шагов начали осторожничать с любовницей
Хозяина, которая с каждым днем обретала на него все большее влияние. Дольше
всех противился ей Руслан. Как-то раз по пьянке Алим обмолвился, что его
охранник даже представил ему фотографии, сделанные еще год назад, когда Надежда
только начинала свою карьеру «топ-модели» (назовем это приличным, общепринятым
эвфемизмом) и была полной дурочкой во всем, что касалось элементарной
осторожности, – ужасные фотографии! Руслан не сомневался, что Хозяин
взъярится и вышвырнет девку вон, однако на Алима фотки подействовали самым
неожиданным образом. Вместо того чтобы оскорбиться, он возбудился. Вместо того
чтобы исполниться отвращения к Надежде, он ощутил настолько острую потребность
в ней, что вообще больше не расставался с этой странной, не то затравленной, не
то распущенной, не то испуганной, не то высокомерной, чуточку угрюмой,
молчаливой девушкой с непроницаемыми серо-зелеными глазами и напряженными
губами.
Казалось бы, Надежда могла торжествовать, но
слишком сильна была в ней чисто крестьянская осторожность перед всякой внезапной,
невесть откуда свалившейся удачей, в глубине души она не очень-то доверяла
своему черноглазому, молчаливо хихикающему за левым плечом союзнику, а потому
постоянно была на стреме, жила с вечным ожиданием подвоха от судьбы. И, по
большому счету, она должна была благодарить Руслана, который не давал затихнуть
ее настороженности, недоверчивости, беспрестанно, втихую и открыто, насмехался
над ней, подзуживал, уверяя, что скоро, скоро ее пресная красота осточертеет
Алиму, всегда предпочитавшему девушек острых, пряных, с откровенной порчинкой,
а главное – не послушных и молчаливых подушек-перинок, а умных женщин!
Надежда не пропустила ни одного из этих
ехидных словечек мимо ушей. Они откладывались в памяти, словно дрожжи
беспрестанно будоражили, оживляли ее душу, ум, натуру, принуждали не спать, не
дремать, а гнаться за удачей… скользкой, будто золотая рыбка, так и норовившей
выскользнуть из рук. Она умнела на глазах, она училась на каждом шагу, она
заставила себя спрятать в карман природную застенчивость и сделаться хваткой,
пронырливой, она стала со́вкая, как называли таких проворных девок в
деревне Кармазинке.
Скоро она знала о делах Алима чуть ли не
больше, чем он сам. Уроки английского и визажа, бухгалтерского дела и бальных
танцев, игры на гитаре и этикета, плавание, шейпинг и политология, аудиторские
курсы, курсы массажа, теннис и верховая езда – ей всего было мало, все
интересно, она все на свете успевала. Едучи с одних курсов на другие, она
читала в машине бухгалтерские отчеты из клубов Алима, плеер нашептывал ей в уши
неправильные английские глаголы, а из глаз капали слезы оттого, что она никак,
хоть ты тресни, не могла заставить себя запомнить хоть одно стихотворение. А
ведь как это было эффектно, как красиво – иногда щегольнуть красивой цитатой! Да
чтоб не из Высоцкого, а из Пушкина или Лермонтова. Или Мандельштама, к примеру.
Но нет, анекдоты Надежда запоминала отменно, любимого своего Жванецкого могла
цитировать с любого места вдоль и поперек, а вот со стихами… ступор какой-то у
нее на стихи был.
