— День уже потерян, — сказал капитан Уолкен. — Будем работать ночью, ставить заплаты, а с рассветом надо быть готовыми тянуть газопровод. — Я кивал и улыбался.
Они не будут убивать корабль.
Он полетит снова.
Новость разлетелась по кораблю быстрее, чем гидрий по воздуху. Я вошел в кают-компанию, собираясь наскоро пообедать и снова идти на вахту, и все вдруг встали.
— Ура мистеру Крузу! — провозгласил один из механиков.
Дюжины стаканов поднялись в воздух.
— Мистеру Крузу, лучшему из юнг!
— Нашему мистеру Крузу, который легче воздуха!
Я не знал, что сказать, и просто улыбался, уставясь в стол и мечтая, чтобы они поставили свои стаканы и занялись едой.
Шеф-повар Влад вышел из камбуза с дымящейся тарелкой, на которой громоздились копченая мускусная утка, печеный картофель и спаржа, и поставил ее передо мной.
— Ваше любимое, мистер Круз.
— Как вы узнали?
Он, казалось, был оскорблен.
— А вы не подумали, что я наблюдаю за людьми, когда они едят приготовленную мной еду? Я шеф-повар! Я могу назвать любимое блюдо любого в этой комнате!
— Спасибо, мистер Влад, — сказал я. — Спасибо огромное.
— Я так понимаю, что вы спасли этот корабль, — сказал шеф. — На самом деле я должен был бы сердиться. Я мог бы жить здесь, готовя рыбу для всех этих людей. Это было бы изумительно!
— Мы можем оставить вас тут, мистер Влад! — крикнул кто-то из ребят.
— А кто же будет готовить вам, придурки! — Мистер Влад взглянул на меня и улыбнулся. — Ты славный мальчик, мистер Круз. Ты знаешь толк в еде, не то что некоторые болваны из сидящих здесь.
Я принялся за обед и не могу припомнить, чтобы когда-нибудь я так наслаждался едой. Будто я никогда раньше ничего такого не пробовал. Великолепные пряные ароматы щекотали ноздри, и, по мере того как мой желудок заполнялся, по телу разливалось потрясающее чувство умиротворенности. Со всеми этими приключениями в лесу я ни разу не ел. Я сделал паузу и глубоко вздохнул. Голова кружилась. Хромой облачный кот, скользящий по деревьям, шторм, швыряющий ветки в небо, изувеченный корабль…
Я так старался держаться все эти дни, а теперь почувствовал, что начинаю дрожать, и мне захотелось закричать. Я действительно совсем расклеился. Этот остров доконал меня.
Но теперь у нас есть гидрий, а с гидрием мы сможем улететь отсюда.
Все опять должно быть хорошо.
Я падал.
Я был влажным скользким комком костей и шерсти; я был в небе — и падал. Я знал, что должен лететь; знал, что предназначен для этого. Но крылья мои почти не раскрылись. Я пытаюсь взмахнуть ими, но я такой слабый, мне не взмыть обратно, не набрать утраченной высоты. Почему я не могу сделать это? Каждая клеточка моего тела создана для этого, почему же я не могу?
Крылья мои неподвижны.
Навстречу летит земля.
Я пробудился от своего пахнущего манго кошмара. Было уже темно. С ужасом я увидел, что еще только чуть больше двух. Я пытался приманить к себе сон, но он лишь тряхнул черными кудрями и не стал возвращаться. Несмотря на все хорошие новости, мой мысленный горизонт грозила заслонить грозовая туча паники. Если я останусь лежать в постели, закрыв глаза и мучаясь, она меня накроет.
Тихонько, чтобы не разбудить База, я вылез из койки и оделся. Закрыв за собой дверь, я выскользнул наружу, на килевой мостик. Одна из причин, почему мне нравились ночи на борту «Авроры», — это то, что корабль никогда по-настоящему не спит. Рядом всегда есть кто-то из команды, ночная вахта матросов работает на осевом мостике и в шахтах, машинисты копаются в моторных отсеках. На мостике на капитана и офицеров падает насыщенный оранжевый свет от пультов управления. За иллюминаторами тьма, но мы летим навстречу рассвету. Пекари и повара уже давно встали, готовят первую на этот день еду. Прислушайся — и услышишь шаги; вдохни — и почувствуешь божественный аромат пекущегося хлеба. От всего этого мне всегда становилось легче.
Даже в воздухе сон временами не шел ко мне, но все-таки там я никогда не паниковал. Мне нравилось читать, лежа в койке, или просто мечтать, радуясь тому, что я несусь сквозь ночь. А иногда я делал то, что собирался сделать сейчас.
Я пробрался в пассажирский отсек, поднялся по главной лестнице на А-палубу и проскользнул через темный опустевший салон и гостиную к кинозалу. Открыв дверь ключом из своей связки, я прошел в будку киномеханика, поставил на проектор первую катушку с фильмом и включил мощную вольфрамовую лампу. Потом нажал на кнопку, и занавес перед экраном пополз вверх. Когда лампа нагрелась, я включил аппарат и поспешил в зал, чтобы усесться в обитое красным бархатом кресло.
Мы с Базом порой делали так, когда не могли уснуть, когда голова шла кругом от множества ночных вахт или когда были слишком возбуждены после отлета из какого-нибудь экзотического порта. Мы запускали ленту и сидели рядышком посреди пустого зала, и кино отвлекало нас. А иногда я приходил один. Когда фильм начинается, да еще если он хороший, ты как бы забываешь, один ты или нет. В зале пахло духами, сигарами и жареным миндалем.
«Гильгамеш». Этого фильма я еще не видел, но, судя по множеству катушек в коробке, это замечательно длинная картина. Братья Люмьер всегда делают хорошее кино. Свет заплясал на экране, и, как всегда, фильм захватил меня. Там было существо по имени Энкиду, получеловек-полузверь, прилетевшее с небес, и жестокий король Гильгамеш позавидовал его власти над людьми и животными и захотел убить его. Я сидел как пришитый, вставал, только чтобы поменять катушку в проекторе. Бегом бежал в будку, сдергивал старую, торопливо заправлял новую и спешил назад, на свое место. Ближе к концу фильма Энкиду отправляется в город, чтобы бросить вызов Гильгамешу, и они начинают драться на верхушке городской башни.
Сердце мое колотилось, руки вцепились в подлокотники, я подался к экрану. Башня была ужасно высокая, и еще налетел страшный ураган и гнал по небу облака, и было почти похоже, что герои летят. Они бились все ближе и ближе к краю башни, сверкали молнии, гремел гром, и Гильгамеш поскользнулся. И упал.
Я вскрикнул от неожиданности.
Гильгамеш падал так медленно, раскинув руки, прямо с края башни в облака, но Энкиду как-то ухитрился поймать его. Он схватил его за руку и был такой сильный, что сумел втащить его обратно на башню.
Конца картины я не увидел. Я рыдал в темноте.
Мой отец тоже упал.
Но никто не сумел спасти его. Никого не оказалось рядом. Он возвращался из Катманду на «Авроре». Над Восточно-Китайским морем начался шторм, и сорвало кусок обшивки возле хвостового оперения. Он был матросом, мой папа, младшим матросом. После нескольких лет работы на грузовых судах линии Лунарди ему предложили место на «Авроре». Капитан Уолкен пригласил его.
