Приближаясь к дому, я вижу, что фонарь над моим крыльцом не горит. В чем же дело — кто-то намеренно погасил его или просто лампочка перегорела? Мои нервы тревожно гудят, а сердце ускоряет ритм, гоня кровь к мышцам, которые уже напряглись в ожидании боя. Затем я замечаю припаркованную машину, вижу человека, спешащего поприветствовать меня, и выдыхаю — одновременно с облегчением и раздражением.
— Госпожа Фан! — окликает меня детектив Фрост. — Мне нужно поговорить с вами.
Я останавливаюсь возле своего крыльца и, не улыбаясь, пристально смотрю на него; мои руки оттягивают сумки.
— Я сегодня устала. И мне больше нечего вам сказать.
— Давайте я хотя бы помогу вам донести сумки, — предлагает он.
Не дожидаясь моего протеста, детектив Фрост выхватывает пакеты и заносит их на крыльцо. Там он ждет, пока я отопру дверь. Вид у него настолько искренний, что у меня мне не хватает духу отклонить его предложение.
Я отпираю дверь и впускаю его в дом.
Пока я включаю свет, детектив Фрост несет пакеты в кухню и кладет их на рабочий стол возле мойки. А потом, засунув руки в карманы, наблюдает за тем, как я кладу в холодильник ароматную зелень и свежие овощи, расставляю по ящикам кладовки растительное масло, бумажные полотенца и консервные банки с куриным бульоном.
— Я хотел попросить прощения, — произносит детектив. — И объясниться.
— Объясниться? — спрашиваю я так, словно мне и вправду все равно, что он хочет сказать.
— Насчет сабли и почему мы забрали ее. Когда расследуется убийство, нам необходимо изучить все пути. Отследить все ниточки. Оружие, которое мы разыскиваем, — очень старое, а я знал, что у вас есть такое.
Я закрываю кладовку и поворачиваюсь к Фросту.
— Сейчас вы, наверное, поняли, что допустили ошибку.
Он кивает.
— Меч вам возвратят.
— А когда отпустят Беллу?
— Тут несколько сложнее. Мы еще изучаем ее прошлое. Я надеялся, что вы поможете нам с этим, раз уж вы так хорошо ее знаете.
Я качаю головой.
— Детектив, после нашего предыдущего разговора меня сочли подозреваемой и конфисковали мою фамильную ценность.
— Я этого не хотел.
— Однако прежде всего вы полицейский.
— А кем посчитали меня вы?
— Не знаю. Может быть, другом?
От этих слов он умолкает. В резком кухонном освещении Фрост выглядит старше, чем он есть на самом деле. Пусть так, но он все равно молод и годится мне в сыновья. Мне даже не хочется думать о том, насколько старой выгляжу я под безжалостным сиянием ламп дневного света.
— Я мог бы быть вашим другом, Айрис, — говорит он. — Если бы…
— Если бы я не была подозреваемой.
— Я вовсе не считаю вас подозреваемой.
— Тогда вы плохо выполняете свою работу. Я ведь могу оказаться убийцей, которого вы разыскиваете. Разве вы не представляете себе этого, детектив? Как женщина средних лет, размахивая саблей, скачет по крышам и кромсает врагов? — Я смеюсь ему в лицо, и Фрост вспыхивает так, словно я влепила ему пощечину. — Может, вам следует обыскать мой дом? Вдруг где-то здесь припрятана еще одна сабля, о которой вы даже не подозреваете?
— Айрис, прошу вас.
— Может, вам стоит сообщить коллегам, что подозреваемая проявляет враждебность? Ее больше не удается очаровать, чтобы выудить побольше информации.
— Я пришел сюда вовсе не за этим! В тот вечер, когда мы вместе ужинали, я не пытался допросить вас.
— А что же вы пытались сделать?
— Понять вас — вот и все. Понять, что вы за человек и о чем думаете.
— Зачем?
— Потому что мы с вами… потому что… — Он тяжело вздыхает. — Просто мне казалось, что нам обоим нужен друг, вот и все. Мне, например, очень нужен.
Некоторое время я просто смотрю на него. Он же отводит глаза — его взгляд прикован к чему-то за моей спиной; кажется, будто он не в силах смотреть мне в лицо. Не потому, что он сказал неправду, а потому, что слишком уязвим. Пусть Фрост полицейский, но его волнует мое мнение. Однако сейчас я ничего не могу ему предложить — ни утешения, ни дружбы, ни даже участливого прикосновения.
— Вам нужен друг вашего возраста, детектив Фрост, — спокойно отвечаю я. — А не такой, как я.
— Я не замечаю вашего возраста.
— Зато я замечаю. И ощущаю его, — добавляю я, массируя шею, словно бы она у меня затекла. — Так же как ощущаю свою болезнь.
— А я вижу женщину, которая никогда не состарится.
— Расскажите мне об этом через двадцать лет.
Он улыбается.
— Может, и расскажу.
Эти мгновения вмещают в себя столько несказанных слов, столько чувств, что мы оба ощущаем неловкость. Он хороший человек, я вижу это по его глазам. Но глупо полагать, будто наше знакомство когда-нибудь перерастет в нечто большее. И не потому, что я почти на два десятилетия старше, хотя это уже само по себе преграда. Нет, дело в том, что у меня есть тайны, о которых я никогда не смогу поведать ему, тайны, которые пропастью пролегают между нами.
Когда я провожаю его к двери, он говорит:
— Завтра я верну вам саблю.
— А Белла?
— Возможно, ее выпустят утром. Мы не можем бесконечно удерживать ее — доказательств-то нет.
— Она не сделала ничего плохого.
В дверях Фрост останавливается и смотрит мне прямо в глаза.
— Не всегда ясно, что хорошо, а что плохо. Верно?
Я гляжу на него и думаю: «Неужели он знает? И дает мне разрешение на то, что я собираюсь сделать?» Но детектив лишь улыбается и уходит.
Я запираю за ним дверь. Наша беседа застигла меня врасплох, и я не в силах сосредоточиться. «Как относиться к такому мужчине?» — думаю я, поднимаясь по лестнице, чтобы переодеться. Он снова напомнил мне мужа. Его доброту, его терпеливость. Его разум, открытый миру и всегда готовый к новым возможностям. А может, я просто тщеславная дурочка, питающая надежды на несбыточную дружбу? Я пребываю в смятении и, обдумывая наш разговор, не замечаю того, что должно было бы насторожить. Дрожания воздуха. Еле различимого запаха незнакомого тела. Только когда я нажимаю на выключатель в своей спальне и свет не загорается, я вдруг понимаю, что я не одна.
Дверь спальни захлопывается за моей спиной. Во тьме я не вижу, что на мою голову вот-вот обрушится удар, однако мои инстинкты, резко пробудившись, опережают чувства. Что-то свистит прямо надо мной, но я уворачиваюсь и, вильнув в сторону, бросаюсь к постели, где спрятан мой меч. Не та заманчивая копия, что я передала полиции, а настоящая Чжен И. Пять веков она переходила от матерей к дочерям — наследие, которое должно было оберегать и защищать нас.
