— Держи свои руки подальше от моего сына, — заявил папа своим самым убедительным голосом Сурового Отца.
Вязаный Колпак выругался и шагнул к отцу. Папа вскинул подбородок и выпятил грудь. Они не успели друг на друга накинуться только потому, что знакомый мне голос вдруг произнес:
— Погоди-ка, Деннис, сейчас мы со всем этим разберемся.
Мартин вышел из толпы и втиснулся между противниками.
— Начните с того, что рассказывал вам сын, — обратился он к моему отцу.
Папа впился в меня негодующим взглядом.
— Он сказал, что ходит в гости к друзьям на той стороне острова.
— Каким таким друзьям? — пожелал знать мужик с вилами.
Я понял, что, если не предпринять каких-то отчаянных мер, дело примет совсем скверный оборот. Понятное дело, что я не мог рассказать им о странных детях, хотя они все равно мне не поверили бы. Вместо этого я пошел на риск.
— Никого там нет, — прошептал я, опуская глаза и изо всех сил имитируя смущение. — У меня воображаемые друзья.
— Что он говорит? — прорычали Вилы.
— Он говорит, что его друзья не настоящие, а воображаемые, — с обеспокоенным видом ответил папа.
Фермеры изумленно переглянулись.
— Теперь вы понимаете? — с надеждой в голосе завопил Червь. — Этот парень — настоящий псих. Это наверняка он!
— Я не прикасался к вашим овцам, — возразил я, хотя меня уже никто не слушал.
— Это сделал не американец, — заявил фермер, державший за шиворот Червя. Он энергично встряхнул свою жертву. — Зато вот за этим уже водятся делишки. Несколько лет назад он ударом ноги сбросил со скалы ягненка. Я бы в это ни за что не поверил, да вот только он сделал это прямо у меня на глазах. Я спросил его, зачем он так поступил. И парень сказал, что хотел узнать, умеют ли ягнята летать. Он больной на голову, это уж точно.
Фермеры возмущенно загалдели. Червю явно было не по себе, но он не стал оспаривать правдивость прозвучавшей истории.
— А где сынок рыботорговца? — спохватились Вилы. — Если в этом замешан этот парень, то другой не может быть не при делах.
Выяснилось, что Дилана недавно видели возле бухты, и за ним немедленно отрядили поисковую группу.
— А что, если это сделал волк… или бродячая собака? — предположил папа. — Моего отца загрызли собаки.
— Все собаки на Кэрнхолме пастушьи, — ответил Вязаный Колпак, — а им совершенно несвойственно нападать на овец, а тем более убивать их.
Мне хотелось, чтобы отец воспользовался удачным моментом и сбежал, прихватив меня, но он взялся за дело с энтузиазмом Перри Мейсона
[12]
.
— И много убито овец? — пожелал знать он.
— Пять, — ответил четвертый фермер, невысокий мужчина с угрюмым лицом, до этого момента не вступавший в разговор. — И все мои. Их убили прямо в загоне. У бедняг не было ни единого шанса на спасение.
— Пять овец. Как вы думаете, сколько в пяти овцах крови?
— Думаю, не меньше ванны, — пробурчали Вилы.
— Вам не кажется, что тот, кто это сделал, должен быть измазан овечьей кровью с ног до головы?
Фермеры переглянулись. Они посмотрели на меня, потом на Червя. Затем пожали плечами и почесали затылки.
— Может, это лисы? — высказал предположение Вязаный Колпак.
— Это должна быть целая стая лис, — засомневались Вилы. — У нас на целом острове столько не наберется.
— Да и раны слишком ровные, — добавил тот, кто держал Червя. — Мне кажется, их нанесли ножом.
— Я просто не могу в это поверить, — покачал головой папа.
— Сам сходи и посмотри, — буркнул Вязаный Колпак.
Толпа начала рассеиваться, а мы последовали за группой фермеров к месту преступления. Преодолев небольшой подъем, мы пересекли ближайшее поле и подошли к маленькому коричневому сараю, за которым приютился прямоугольный загон для скота. Нерешительно приблизившись к ограде, мы заглянули в щели между планками.
Представшая перед нами картина насилия была абсолютно неправдоподобна и больше всего походила на полотно безумного импрессиониста, использующего только красную краску. Примятая трава была залита кровью, как и внутренняя часть покосившегося забора, а также застывшие белые тела самих овец. Одна из них пыталась перелезть через забор, и ее ноги застряли в щелях. Бедняжка свисала с забора под странным углом, напоминая вскрытого двустворчатого моллюска, потому что ее живот был вспорот от горла до паха, как будто на шкуре расстегнули замок-молнию.
Я поспешно отвернулся. Остальные что-то пробормотали и покачали головами. Кто-то тихонько присвистнул. Червь едва сдержал приступ рвоты и снова разрыдался, что было тут же истолковано как молчаливое признание вины. В нем усмотрели преступника, который не может спокойно смотреть на дело рук своих. Его увели с тем, чтобы запереть в музее Мартина, в комнате, прежде служившей ризницей, а теперь используемой в качестве тюремной камеры. Затем его предполагалось переправить на большую землю и передать в руки правосудия.
Мы оставили хозяина овец горевать над своими казненными питомцами и вернулись в поселок, спеша спуститься с холма в быстро сгущающихся сумерках. Когда мы с папой вернулись к себе, я уже знал, что меня ожидает выговор Сурового Отца, и предпринял попытку обезоружить его прежде, чем он на меня набросится.
— Папа, прости, я тебе солгал.
— Да ну? — саркастически поинтересовался он, переодеваясь в сухой свитер. — Ничего себе признание. Но о чем конкретно ты сейчас говоришь? Я уже потерял счет твоим выдумкам.
— Я сказал тебе, что встречаюсь с друзьями. Но на острове нет других детей. Я придумал это, чтобы ты не волновался из-за того, что я все время один.
— Видишь ли, я все равно волнуюсь, даже если твой врач говорит мне, что этого делать не следует.
— Я знаю.
— Так как насчет твоих воображаемых друзей? Голану о них известно?
Я покачал головой.
— Это тоже вранье. Я просто хотел отделаться от этих ребят и их дурацких обвинений.
Папа скрестил руки на груди, уже не зная, чему верить, а чему нет.
— В самом деле?
— Лучше пусть они считают меня странноватым, чем обвиняют в убийстве овец, верно?
Я присел к столу. Папа долго на меня смотрел, и я не мог понять, поверил он мне или нет.
— Ты уверен, что мы можем обойтись без звонка доктору Голану? — наконец спросил он. — Ты мог бы пообщаться с ним по телефону.
— Решай сам. Но я в полном порядке.
