На заседаниях страшно хотелось спать. Вообще хотелось заспать эту выжженную ожиданием зиму. Меня морочила дрема… реальность смещалась, я повисала, распластывалась в миге между ирреальностью сна и реальностью яви, балансировала на острие этого мига, растянутого до часов, дней, годов, до конца, как мне чудилось, жизни.
Тяжелое, сонное око мое заплывало вязким светом пустыни, сгущалось мутное марево полдня, рама окна растворялась, и медленно и тяжело, как парусный фрегат, сновидение выносило меня за пределы Матнаса.
Так, мне приснилось однажды, что я иду по узкому дну высохшего без дождей ущелья и удивляюсь воплощенной мечте Альфонсо: вверх по склону поднимаются среди колючек, меж кустарниковых жестких мочал деревянные скамьи. Значит, думаю я, он добился своего и все-таки засобачит здесь концерт классической музыки.
И вдруг не слишком далеко, но и не так чтобы близко, в третьем снизу ряду скамей я заметила сидящего сгорбленного человека. И по мере того как приближалась, я все неотвратимей понимала – кто это сидит.
Он в точности повторял свою позу на картине художника Крамского: сцепленные костистые руки, опущенные плечи, босые ноги и устремленный в землю взгляд, полный смертной тоски.
Я заметалась, признаться. Не ожидала. Хотя – если не здесь, то где же? Самое естественное для такой встречи место, подумала я злорадно. А что – не на метро же «Теплый стан». Какое мне дело, сказала я себе смятенно, я иду себе мимо, меня не касаются все эти идолы чужих религий.
И все-таки мучительно, до сердцебиения захотелось с ним заговорить – вот оно, воспитание российской культурой. Да ведь он же на арамейском, небось, говорит, пронеслось у меня в голове, или все-таки на иврите, а? И в этот момент, уже почти мимо пройдя, я обернулась и сухими губами спросила его по-русски:
– Вы позволите задать вам вопрос?
И он поднял на меня детские зеленые глаза в сеточках морщин и сказал по-русски устало и доброжелательно:
– Задавайте, сестра.
Прост, подумала я, абсолютно в образе. Сестра – в каком смысле?
И с трудом проговорила:
– Вот вы в ваших… сочинениях неоднократно высказываетесь против права человека на самоубийство.
– Это не я, голубчик, – мягко возразил он, – я лишь повторяю один из запретов нашей с вами веры.
– Положим… и все-таки большинство населения планеты знакомо с некоторыми постулатами нашей веры в вашей… э-э… интерпретации… Так вот, не кажется ли вам, что в жизни человека бывают минуты, когда наиболее достойным выходом…
И тут истошно заголосил петух в живом уголке за поворотом горки.
– Вы правы, – сказал он спокойно и грустно.
Я обратила внимание, что длинные его рыжеватые волосы спутаны и откровенно грязны. Сухая пыльная кожа лица и рук была сероватого оттенка. Ну да, подумала я, он же сидит здесь около сорока дней. Вот почему никак не прольются дожди…
Предложить ему подняться со мной в город, вымыться, поесть? Я судорожно стала вспоминать – найдется ли что-то в холодильнике. Неважно, уж яичницу бы с колбаской зажарила. Но во всей его позе было нечто незыблемое, извлеченное, так сказать, из просторов вечности. Я заробела.
– Да, вы правы, – повторил он. – Бывают ситуации, из которых самый достойный выход – самоубийство. Куда дальше ходить – вот я. Если б знал, что из всего этого выйдет!.. Да, – он встрепенулся, – тогда эта легенда об Иегуде Иш-Крайоте – не перевертыш ли, по Фрейду, моей собственной посмертной тоски и сожаления?.. Воистину говорю вам: отношения со своим возлюбленным народом выясняйте при жизни. А не сможете – повесьтесь. Только вслух об этом – нельзя.
– А… как же?
– А молча, – сказал он. – По молчаливому уговору. Если совсем приперло. Но помните: вслух – ни слова!
И опять проорал петух из живого уголка, и вопль его растаял в ущелье.
– Благодарю вас, – растроганно сказала я и двинулась дальше, но, пройдя шагов десять, вернулась.
Он сидел, все так же понуро уставясь в землю, на грязные босые ноги, и когда я вновь заговорила, с такой же смиренной готовностью поднял голову.
– Знаете, я тут немного пишу… – пробормотала я в сильном возбуждении, проводя наждачным языком по нёбу пересохшего рта, – и хотела бы кое-какие ваши высказывания взять в качестве эпиграфа, если вы не возражаете.
– Берите, – разрешил он вяло.
– Но… можно ли на вас сослаться?
– Да ради Бога! – отмахнулся он.
– А… как же… как писать?
– А так и пишите, – сказал он. – «Иисус Христос. В личной беседе».
Я молча кивнула, попятилась и пошла, и пошла под надсадный крик петуха, и была разбужена ласковым и страшным окликом Альфонсо.
Рыцарь Альфонсо Человечный, осклабившись, хищно выглядывал своего провинившегося холопа. Впрочем, меня трудно взять голыми руками. Я уже знала его слабое место – нежно пульсирующую глупость самовлюбленного моллюска в красивой твердой оболочке раковины.
– Ты хотела предложить что-то по этому вопросу?
– Да! – сказала я, не представляя ни в малейшей степени, о чем у них тут шла речь. – Я давно уже предлагаю открыть при Матнасе пункт психологической помощи потенциальным самоубийцам.
– Помощи в осуществлении? – спросил Люсио, подмигивая.
– В предотвращении, – сухо ответила я. И проснулась окончательно.
Часть вторая
Актерам и всем тем, кто отдает себя в собственность толпы, не к кому взывать, как только к тени обидчика.
Саксонское зерцало, кн. 3 (XIII в.)
Глава десятая
В джостре… задача состоит в том, чтобы выбить противника из седла.
Рыцарская энциклопедия
Время от времени, как истинный рыцарь, Альфонсо предпринимал крестовый поход против кого-то из членов муниципалитета. Ко времени моего появления в замке была уже закончена главная война Алой и Белой розы – двухлетняя тяжба Альфонсо с отделом городского просвещения за обладание бассейном и двумя спортивными залами.
Война закончилась полной победой рыцаря Альфонсо: бассейн и спортивные залы перешли в ведение Матнаса. Очевидно, в верхах, в Управлении Матнасами, у Альфонсо и вправду, как говорила Таисья, была «спина».
Как истинный рыцарь, Альфонсо рвался к расширению своих владений. Так, на период моего гостевания в замке он явно готовился к двум крупным походам – завоеванию ущелья с живым уголком и захвату территории монастыря Мартириус.
Кроме того, подозрительно часто заговаривал о красоте и заманчивости для туристов бедуинского становища.
В ущелье, по другую сторону от живого уголка, жил своей размеренной жизнью большой клан «хозяев пустыни» – несколько старых брезентовых палаток, списанных за ненадобностью из армии, и две-три жестяных кибитки рядом с загоном для коз и овец. Соседство было мирным и в общем-то полезным: город обеспечивал многих отцов семейств куском хлеба, получая взамен дешевую рабочую силу.
