У Линкольна Райма и Амелии Сакс было много общего в том, что касалось методики выполнения служебных обязанностей. Так, оба владели искусством мысленно влезать в чужую шкуру, позволяющим при осмотре места преступления живо представить ощущения преступника и его жертвы. А это, в свою очередь, помогало лучше оценивать обстановку и находить улики, иначе оставшиеся бы незамеченными.
Детективы, обладающие подобным навыком – какое бы побочное влияние ни оказывало это на их психику, – славились умением мастерски прочесывать по сетке.
Но в одном Райм и Сакс существенно различались. Сакс считала важным не относиться отстраненно и безучастно к отдельным особо ужасным аспектам преступления, прочувствовать их с начала следствия и не расставаться с этими ощущениями до его завершения. В противном случае, по ее словам, сердце очерствеет, а душа постепенно станет черной, как у тех, с кем копы призваны вести борьбу. Райм же полагал, что надо оставаться бесстрастным, насколько возможно. Самый лучший полицейский тот, кто не дает данной трагедии довлеть над собой, а потому обретает хладнокровие, необходимое для предотвращения новых трагедий. «Люди для вас больше не люди, – поучал он новобранцев. – Они источники свидетельских показаний. Значит, ваша задача – просто выжать из них максимум информации».
Старый криминалист верил, что Пуласки со временем станет его твердым последователем, но сейчас, на начальном этапе служебной карьеры, точка зрения Амелии Сакс была ему ближе. Райм сочувственно относился к переживаниям молодого полицейского, но они могли помешать следствию. Вот вернется вечером домой, обнимет жену и пусть себе горюет по поводу смерти женщины, похожей на его Дженни.
– Ты с нами, Пуласки? – грубовато спросил Райм.
– Да, сэр! Я в порядке.
Не совсем так – поэтому Райм и дал ему понять, что следует держать себя в руках.
– Ты осмотрел тело?
Кивок.
– Вместе с дежурным судмедэкспертом. Я заставил его надеть на туфли бахилы.
Чтобы избежать путаницы со следами обуви, Райм установил для своих сотрудников правило надевать на ноги резиновые чехлы, даже если они работают в покрывающих их с ног до головы синтетических комбинезонах, предназначенных для защиты от «засорения» места преступления, то есть от случайного появления там посторонних волос, чешуек кожного покрова, отпечатков и прочего.
– Хорошо.
Райм, явно выражая нетерпение, посмотрел на ящики с вещдоками:
– Приступим! Мы только что испортили преступнику обедню. Нельзя исключать, что это его только подстегнуло и он нацелился на новую жертву. Или, наоборот, он собирается приобрести билет на ближайший самолет в Мехико. В любом случае действовать надо быстро.
Рон Пуласки раскрыл свой блокнот с заметками.
– Я…
– Том, иди сюда! Том, где ты, черт подери?!
– Да-да, Линкольн, лечу! – откликнулся помощник, входя в комнату с бодрой улыбкой на лице. – Все готов бросить, лишь бы угодить тому, кто обращается со мной так вежливо.
– Ты нам нужен – надо составить еще одну схему.
– Да неужели?
– Пожалуйста!
– Звучит неискренне.
– Том!
– Так и быть.
– Место убийства Майры Уэйнберг.
Помощник написал заголовок и остановился в ожидании с маркером в руке. Райм задал вопрос:
– Так, Пуласки, насколько я понял, квартира принадлежала не жертве?
– Так точно, сэр. Хозяева – супружеская пара – в отъезде, проводят отпуск в морском круизе. Я до них дозвонился. Имя Майры Уэйнберг им неизвестно. Они понятия не имеют, о ком речь. Послушали бы вы, как они причитали! Он ведь у них на двери замок сломал, чтобы проникнуть в квартиру.
– Значит, преступник знал, что дома никого нет, охранная сигнализация отсутствует, – заметил Купер. – Любопытно.
– Что ж получается? – Селлитто покачал головой. – Он просто подыскал для себя подходящее место?
– Причем совершенно безлюдное, – заметил Пуласки.
– Интересно, а как же женщина там оказалась?
– Снаружи на блокировке стоял велосипед, а при ней был ключ от замка.
– Любительница велосипедных прогулок. Похоже, он изучил маршрут и заранее знал о ее появлении в том месте в определенное время. И каким-то образом проведал, что хозяева квартиры в отъезде и больше никто его там не потревожит… О'кей, сынок, выкладывай свою добычу. Том, не будешь ли ты настолько любезен, чтобы переписать все это на доску?
– Не переигрывайте.
– Ладно-ладно! Итак, причина смерти? – обратился Райм к Пуласки.
– Я велел судмедэксперту поторопить патологоанатома с заключением по результатам вскрытия.
Селлитто издал хрипловатый смешок.
– А он тебе что ответил?
– Кажется, что-то вроде «ага, щас». И еще пару слов добавил.
– Ты еще слишком мелко плаваешь, чтобы давать такие указания. Но все равно, хвалю за проявленную инициативу. Каково предварительное заключение?
Пуласки заглянул в свои записи.
– Несколько ударов по голове. Чтоб сломить сопротивление, как полагает медик. – Молодой полицейский помедлил, видимо, припомнив собственные травмы, полученные несколько лет назад. Потом продолжил: – Причина смерти удушение. На глазах и внутренней поверхности век петехия – это такая сыпь из мельчайших кровоизлияний…
– Я знаю, что это такое, желторотик!
– А-а… Ну да. И еще венозное вздутие в черепной коробке и на лице. А вот вероятное орудие убийства.
Пуласки представил на всеобщее обозрение прозрачный пакет с куском веревки длиной примерно в четыре фута.
– Мел!
Купер выложил веревку на газету и кисточкой аккуратно смел с нее приставшие частички и ворсинки. Затем внимательно изучил их и взял несколько образчиков волокна.
– Ну что? – нетерпеливо спросил Райм.
– Сейчас.
Пуласки опять углубился в свои записи.
– Что касается изнасилования, то оно было совершено вагинальным и анальным путем – после смерти, по мнению судмедэксперта.
– Тело находилось в какой-то особой позе?
– Нет… Но вот на что я обратил внимание, детектив, – продолжил Пуласки. – Все ногти у нее на пальцах длинные, кроме одного – обрезан, причем совсем коротко.
– Кровь?
– Да! Срезан до мяса. – Он помедлил. – Вероятно, до наступления смерти.
Значит, «5-22» еще немного и садист, отметил про себя Райм, а вслух добавил:
– Ему нравится причинять боль. Давайте посмотрим фотоснимки с места предыдущего изнасилования.
Молодой полицейский бросился выполнять приказание. Он порылся в фотографиях и, отобрав одну, уставился на нее с прищуром.
