А дни, оставшиеся до отпуска, утекали и таяли, а начальство,
с которым Огнев пытался договориться, делало вид, что не понимает, и объясняло,
что дело об убийстве передавать некому, все опытные следователи загружены под
завязку, причем делами с истекающими сроками, по которым нужна ну совершенно
авральная работа, а неопытному расследование убийства поручать никак нельзя.
Вот если бы преступление было в принципе раскрыто, то есть появился бы
обвиняемый, и оставалась только рутинная работа по сбору и закреплению
доказательств, – тогда пожалуйста, тогда и неопытный сотрудник с работой
совладает. И в свете этих аргументов Виктору Евгеньевичу страсть как хотелось,
чтобы виновным оказался Андрей Филановский. Эх, пришло бы положительное
заключение экспертов о наличии на его одежде пороховых частиц – тогда можно
было бы считать вопрос решенным. Ну и что, что пистолет пока не нашли? Потому и
не нашли, что он хорошо спрятан, то есть выброшен неизвестно куда, а вот
экспертиза утверждает, что человек, на котором была изъятая одежда, стрелял из
огнестрельного оружия, так что никуда вам, дорогой гражданин Филановский, не
деться.
Но экспертизу еще ждать и ждать. А времени все меньше и
меньше. И Виктор Евгеньевич, несмотря на нелюбовь к сверхурочным трудам
праведным, снова вызвал на допрос Андрея Филановского в надежде на то, что у
того все-таки сдадут нервы и он признается в совершении убийства. Ах, как было
бы славно! Быстренько сгонять к судье, выбить постановление о заключении под
стражу – и в самолет, в теплые края, где весна больше похожа на лето, а не на
зиму, как в России.
И снова Виктора Евгеньевича неприятно, вплоть до
раздражения, кольнули печаль и безграничное терпение Филановского. Н-да, нервы
у него крепкие, так просто он в руки не дастся, придется попотеть.
– Давайте предположим, Андрей Владимирович, –
начал следователь, – что у вашей подруги все-таки был роман с вашим
братом. Просто вы об этом не знали. А в тот роковой вечер узнали или
догадались. Как бы вы реагировали?
Филановский пожал плечами.
– Никак, наверное.
Подумал немного и снова повторил:
– Никак. Порадовался бы за них – и все.
– Порадовались?! – Огнев ушам своим не поверил.
– Ну да. Люди любят друг друга, им хорошо вместе, что
же в этом плохого? Тем более речь идет о людях, к которым я хорошо отношусь.
Конечно, я был бы рад за них.
– А как же ревность? Вы что, не ревновали бы Екатерину
к своему брату?
– Ревность? – Филановский усмехнулся. – Вы
можете сформулировать свой вопрос как-нибудь иначе?
– Иначе? – озадаченно переспросил
следователь. – Ну, попробую. Вот есть девушка, вы долгое время считали,
что она ваша, и вдруг оказывается, что она вас обманывала и на самом деле она
принадлежит другому. Разве это не обидно? Разве не вызывает сильных негативных
эмоций? Эти эмоции и называются ревностью. Такая формулировка вас устроит?
– Вполне. Только в ней все неправильно. Катя никогда не
была моей. Это заблуждение.
Ну, понятно. Сейчас он начнет отрицать сам мотив ревности и
гнать порожняк насчет того, что его с потерпевшей ничего интимного не
связывало, что он просто пустил ее пожить в своей квартире, потому что у нее
образовалась сложная жизненная ситуация. Плавали, знаем.
– Вы хотите сказать, что она не была вашей
сожительницей? У вас не было близких отношений? – прищурился Огнев.
– Близкие отношения были. Но моей Катерина не была. Она
не принадлежала мне, она была сама по себе, взрослая самостоятельная личность с
собственными мыслями, представлениями и желаниями. В определенный период ее
жизни у нее было желание находиться рядом со мной, и я этому радовался,
наступил другой период, у нее появились другие желания, например, быть рядом с
моим братом. Она вольна в своих желаниях и в своем выборе. Почему я должен
этому противиться? Почему это должно быть мне неприятно? Объясните мне.
– Вы что, прикидываетесь? – разозлился
Огнев. – Любому человеку неприятно, когда его бросают, это самоочевидная
истина. Это всегда оскорбительно и вызывает гнев и обиду. Попробуйте мне
возразить.
– Боже мой, Виктор Евгеньевич, каким мусором забита
ваша голова! – улыбнулся Филановский.
– Гражданин Филановский, я попросил бы вас следить за
речью, – строго произнес следователь. – Вы не на посиделках с
приятелем, а в прокуратуре.
– Простите. Под словом «мусор» я имел в виду
неправильно употребляемые слова. Что значит «моя»? Что значит «бросил»? Человек
– не вещь, он никому не принадлежит, и его нельзя бросить. С человеком можно
расстаться, разойтись, и в этом нет ничего оскорбительного и обидного. Можно об
этом сожалеть, можно по этому поводу грустить и печалиться, но уж никак не
гневаться. Каждый человек вправе сам выбирать, с кем ему быть, и выбирает он
тех, с кем ему хорошо. Если ему с вами стало плохо или просто не так хорошо,
как хотелось бы, какое право вы имеете ему мешать и на него обижаться? Вы еще
вспомните такое замечательное слово, как «соперник». Можно подумать, что живой
человек – это приз, золотой кубок, за обладание которым, как в спорте,
соперничают те, кто его любит. Вот это я и называю мусором. Лексику, которая
имеет отношение к неодушевленным вещам, мы легко используем применительно к
живым людям. Это одна из величайших ошибок нашей цивилизации. Мы говорим «мой
ребенок» и считаем, что имеем право распоряжаться его желаниями, потребностями,
чувствами, мыслями, всей его жизнью, мы стремимся, чтобы он стал таким, каким
мы хотим его видеть, получил то образование и ту профессию, которые мы сами ему
выбрали, вступил в брак с тем человеком, которого мы одобряем. Ну а как же
иначе? Ведь это «мой» ребенок, поэтому он должен отвечать моим запросам и
ожиданиям. Он мне принадлежит, он обязан удовлетворять мои эмоциональные
потребности, он будет делать то, что я скажу. Видите, как далеко мы заходим?
Еще один шаг – и мы скажем: мой ребенок – это моя вещь. А все почему? Потому
что в слово «мой» вкладывается не присущий этому слову смысл. Катя – не моя
девушка, Катя – девушка, которая была со мной рядом, какое-то время ее это
устраивало, потом устраивать перестало. Вот и все. Она мне не принадлежала, она
шла собственным путем, и если бы она захотела меня оставить, то есть ее путь
разошелся бы с моим, я ни в коем случае не стал бы ее удерживать и мешать ей.
– Слушайте, Филановский, не морочьте мне голову! –
рассердился следователь. – Ревность – это естественное чувство, оно
присуще любому человеку, и вы никогда не убедите меня, что вы его не
испытываете. Я вам не поверю. Все люди ревнуют.
– Еще одна ошибка, – грустно вздохнул
Филановский. – И еще одна подмена понятий. «Естественный» – не означает
«обязательный». Стремиться к продолжению рода – естественно для человека, но
посмотрите, сколько вокруг людей, которые к этому вовсе не стремятся и детей не
хотят. Эти люди что, противоестественные? Да нет, они просто другие. И это при
том, что стремление к продолжению рода находится на уровне инстинкта. Есть
инстинкт самосохранения, но существует огромное количество людей во всей
мировой истории, которые этим инстинктом не руководствовались и совершали поступки,
которые называются подвигами. Они жертвовали своей жизнью, вместо того чтобы
всеми силами ее сохранять. Вы и этих героев назовете противоестественными? А
ведь контролировать инстинкты труднее всего, они разуму плохо подчиняются. А уж
ревность-то… Знаете, почему вам кажется, что ревновать – естественно?
