Тамара родилась в 1918 году в далеком глухом сибирском селе,
в семье учителя, сосланного за революционную деятельность еще в 1910 году. Она
была младшей в многодетной семье и нищеты, голода, холода и неустроенности
хлебнула сполна. Ссыльных в селе было много, все они тесно общались между
собой, поддерживали друг друга, а после революции стали в той местности оплотом
советской власти. Самым близким другом отца Тамары был Арсений Яковлевич Шубин,
до ссылки игравший на сцене питерской Александринки и даже в Сибири не
оставивший любимого занятия. До революции он дважды в год – к Рождеству и Пасхе
– ставил с детьми и подростками сценки и маленькие спектакли на религиозные
темы (глубоко верующие местные жители ни за что не позволили бы своим детям
участвовать в богопротивных затеях), придумывал декорации, помогал шить
костюмы. После революции идеологическая политика изменилась, и Арсений
Яковлевич принялся создавать местный самодеятельный театр и даже вместе с отцом
Тамары сочинял пьесы соответствующего содержания, например, о том, как плохо
жилось батракам при царизме и как хорошо им стало при новой власти. Маленькая
Тамара была «при театре» практически с самого рождения и заболела желанием
стать артисткой даже раньше, чем первой в своей жизни ангиной.
Первые уроки актерского мастерства она получала все у того
же Арсения Яковлевича, который постоянно подбадривал ее и говорил:
– Ты очень способная девочка, у тебя есть талант, но
нужно очень много работать, чтобы его развить. Ни в коем случае нельзя
лениться, тебе поможет только труд, труд и еще раз труд.
И она трудилась. Училась говорить правильно, чисто, четко
артикулируя все звуки. Училась двигаться, танцевать, падать, прыгать. Изучала
под руководством матери нотную грамоту, играла на привезенном Шубиным из города
и установленном в избе-читальне стареньком разбитом пианино. И каждую свободную
минуту проводила все в той же читальне, где, собственно, и обретался театр,
пока не построили новый клуб: училась шить костюмы, помогала делать декорации,
сидела в уголке во время репетиций, если сама не была занята в сцене.
Арсений Яковлевич часто ездил в столицу и, когда Тамара
закончила школу, сказал:
– Тебе надо ехать в Москву, к одному хорошему человеку,
я ему о тебе рассказывал. Он поможет.
– Я боюсь одна-то, – робко возразила Тамара,
которой, конечно же, больше всего на свете хотелось именно в Москву. Москва –
столица нашей Родины, там самые лучшие театры, самые знаменитые артисты, и там
даже снимают кино… То самое, про путевку в жизнь и веселых ребят.
– Ну зачем же одна, – улыбнулся Шубин, – я с
тобой поеду, отвезу тебя, познакомлю, представлю, так сказать. Ты должна быть
на сцене, у тебя для этого есть все данные.
И они действительно поехали. Шубин привел ее в театральную
мастерскую к своему давнему другу, который прослушал красивую девушку,
посмотрел, как она танцует, смешно подергал длинным вислым носом и вынес свой
вердикт:
– Очень сыро, но, бесспорно, с огромными задатками. И
фактура хорошая. Будем работать.
Шел 1936 год. Тамара много и старательно занималась, играла
в студенческих спектаклях, снялась в двух крошечных эпизодиках у известного
кинорежиссера, а в 1939 году познакомилась с Григорием Филановским, который
поспособствовал тому, чтобы ее приняли в труппу того театра, в котором работал
он сам. В 1940 году они поженились. Тамаре было двадцать два года, ее мужу –
тридцать четыре. Она еще не была звездой, она даже еще не играла главных ролей,
но ей тогда казалось, что сбылись абсолютно все мечты, даже самые смелые. Надо
только быть очень аккуратной, очень осторожной, очень осмотрительной, потому
что приходят по ночам, громко стучат в дверь и уводят навсегда. Надо вести себя
правильно, чтобы никому и в голову не пришло сказать о тебе худое слово или
пожелать тебе зла. В свои двадцать два года Тамара понимала это очень хорошо.
Она всегда любила свою большую семью, в отпуск ездила не на
курорт, хотя такая возможность была, а в Сибирь, домой, привозила подарки и
гостинцы, с удовольствием возилась с племянниками и племянницами – детками
старших братьев и сестер, проводила много времени с состарившимися родителями.
Потом, уже после войны, когда пришла настоящая известность, а вместе с ней и
достаток, и возможности, всегда помогала родным и деньгами, и делом. Роль
заботливой помощницы и доброй покровительницы была для Тамары Леонидовны
привычной, естественной, потому и сейчас, будучи примой одного из ведущих
московских театров, она продолжала играть эту роль, частично в целях укрепления
собственной репутации, но частично и для души.
Где же при такой жизни взять время для семьи и детей? Так
счастливо сложилось, что время, отданное работе, оказалось и временем,
посвященным мужу, так что супружескую жизнь четы Филановских можно было счесть
вполне гармоничной, но вот с дочерьми ситуация сложилась совсем другая. Девочек
Тамара Леонидовна видела мало и даже не каждый день. Они вставали утром и шли в
школу, когда мать еще спала, они возвращались домой, обедали и делали уроки,
когда мамы уже не было, а когда Тамара Леонидовна возвращалась, Люба и Надя
крепко спали. Взбудораженная после спектакля или съемочного дня, Тамара поздно
засыпала и поздно вставала. А экспедиции, когда приходилось уезжать из Москвы
на съемки на два-три месяца! А гастроли! Тамара попросила старшую сестру,
потерявшую на войне мужа и оставшуюся одинокой, приехать помочь с девочками.
Сестра приехала, жила у Филановских, водила маленькую Надюшку в детский садик,
готовила еду, следила, чтобы дети были сыты, тепло одеты, делали уроки и
вовремя ложились спать. Когда Наденька пошла в восьмой класс, а Люба уже
училась в институте, сестра Тамары вернулась в Сибирь: в присмотре, по общему
мнению, девочки больше не нуждались, они стали вполне самостоятельными, да и
жить в одной комнате им стало трудно, так что и места для тетушки больше нет.
Дочерей Тамара Леонидовна любила, но без самозабвения.
Выражалось это в том, что она всегда хотела для них счастья, хотела, чтобы у
них было все и притом самое лучшее, хотела, чтобы они учились на «отлично»,
были здоровенькими, умненькими, красиво одетыми и благополучными, и готова была
делать для этого все, что нужно. Однако они были ей не интересны. Да, вот так
странно вышло. Они не были ей по-человечески интересны, она никогда не знала,
какие книги они читают в каждый данный момент, понравилось ли им и что они из
этой книги вынесли, какие фильмы они смотрят и какое впечатление эти фильмы на
них производят. Она не знала, с кем дружат ее девочки, из-за чего ссорятся с подружками
и как выходят из конфликтных ситуаций; она не знала, что им снится и плачут ли
они во сне. В общем, она их любила, но ничего о них не знала. Как знать,
возможно, это было продолжением той самой позиции поддержания искусственной
молодости: если ты молода, то дети у тебя маленькие, а коль они маленькие, то
они еще не личности и интересного в них ничего нет.
А может быть, дело было в другом…
Рожать Любочку Тамара Леонидовна не хотела, но выбора не
было. Аборты были запрещены до середины пятидесятых, а делать криминальный
аборт Тамара не рискнула – боялась за свою жизнь, слишком уж много кругом было
примеров неудачных подпольно сделанных операций и последовавших за ними
смертей. Да еще если узнают – посадят, это тоже не лучше. Конечно, будь она в
Москве – проблема бы как-нибудь решилась, она нашла бы потихоньку хорошего
гинеколога, договорилась бы, заплатила деньги, но здесь, в Алма-Ате, это
совершенно невозможно. Пришлось рожать, хотя к материнству она совсем не была
готова. Она еще такая молоденькая, война, эвакуация, ну куда детей-то заводить?
Однако выбора у нее не было. Григорий Васильевич к перспективе стать отцом
отнесся спокойно, без видимого энтузиазма, ибо, помимо театра, его мало что
интересовало, но и без ужаса. В конце концов, семья есть семья, и в ней должны
быть дети. Конечно, не ко времени, и без того живут впроголодь, но ведь надо же
когда-нибудь ребенка заводить.
