Тамара Леонидовна задумчиво посмотрела на старшую дочь.
Н-да, а казалось, что неглупая девица. Выдержала паузу, как и положено в
спектакле.
– Любаша, какой у тебя чудный костюмчик, и сидит на
тебе как влитой. Где ты его покупала?
Наконец Люба подняла удивленные глаза на мать.
– Ты что, мам? Это же ты мне из Англии привезла. Забыла?
– Ах вот как? Значит, мама из Англии привезла? –
Тамара постепенно повышала голос, подводя сцену к кульминации. – То есть
здесь, в Москве, ты ничего такого купить не можешь, да? Так вот, моя дорогая,
запомни раз и навсегда: если ты хочешь носить костюмчики, которые твоя мама
привозит тебе из-за границы, а также туфельки, юбочки и сумочки, то, будь
любезна, не подвергай испытаниям мою репутацию. Меня уважают в театре ровно до
тех пор, пока я не вызываю излишней зависти. Все наши актрисы сами ходят по
магазинам, готовят, стирают и убирают, и я должна быть такой же, как они, иначе
меня сожрут с потрохами. Ты что, не понимаешь, что такое театр? Ты не знаешь,
какой это гадюшник? Стоит мне только дать повод – тут же нашепчут, настучат,
напишут, и райком партии не утвердит мою кандидатуру на поездку.
– Да брось ты, мама, – лениво протянула
Люба. – Ты же ведущая актриса, ты звезда, ну как они могут не взять тебя
на гастроли?
– А вот так и могут. Ты думаешь, у нас есть
незаменимые? Каждый спектакль имеет второй состав, между прочим. И никто не
посмотрит на то, что я – жена главрежа, а я, в свою очередь, никогда не пойду
на то, чтобы просить папу заступиться за меня. Он живет только своим театром, и
он не должен портить отношения с управлением культуры и с райкомом, заступаясь
за меня, иначе его лишат того, чем он дорожит больше всего на свете. Ты меня
поняла, Любовь Григорьевна?
Зазвонил телефон, и Надя тут же вскочила и метнулась к
аппарату. Тамара Леонидовна не удержалась, бросила цепкий взгляд на фигуру
дочери. Нет, не видно, да еще пижама эта… Что это она так заторопилась
ответить? Ждет чьего-то звонка с утра пораньше? Впрочем, понятно, чьего –
Юрцевича.
– Мама, это тебя.
В голосе слышно разочарование. Деточка моя, глупенькая, что
же ты творишь?
Тамара взяла трубку. Звонила портниха насчет платья. День,
заполненный делами и хлопотами, начал затягивать Тамару в свой неумолимый
круговорот, из которого надо непременно вынырнуть и найти время для еще одного дела,
о котором Тамара Леонидовна думала всю ночь. Нужно обязательно встретиться с
Ароном Моисеевичем. Он даст дельный совет и будет молчать. Если сроки для
позднего аборта уже пропущены, то, может быть, можно как-то устроить ранние
роды? И не будет у Нади никакого ребенка, и Юрцевич исчезнет из их жизни – об
этом позаботится Ванечка Круглов, и никто ничего не узнает, и все войдет в
обычную колею.
Когда девочки ушли – Люба на работу, в школу, а Надя в
Консерваторию, Тамара Леонидовна набрала номер Арона Моисеевича, знакомого и
доверенного гинеколога. Ей удалось застать его дома, но оказалось, что у него
ни сегодня, ни завтра не найдется возможности встретиться: через двадцать минут
он уходит на работу, а после рабочего дня в клинике он со всей семьей уезжает
на дачу и вернется только 3 января.
– А у вас что-то срочное, Тамарочка? – озабоченно
спросил он. – Какие-то проблемы?
– Не у меня. Мне нужна консультация, Арон Моисеевич.
– Давайте в двух словах по телефону.
– Вы думаете? – засомневалась Тамара Леонидовна.
– Ну вы хотя бы скажите, в чем дело, а там решим.
Давайте, Тамарочка, давайте, время идет.
– Сейчас, одну минуточку.
Она положила трубку, вышла из гостиной, на цыпочках подошла
к спальне и приоткрыла дверь. Григорий Васильевич громко храпел, раскинувшись
на широкой супружеской кровати. Детские утренники интереса у него не вызывали,
и, в отличие от жены, он не собирался так рано вставать и идти в театр. Надо
надеяться, он не проснется и разговора с Ароном не услышит.
Плотно притворив обе двери – в спальню и в гостиную, Тамара
Леонидовна вернулась к телефону.
– Арон Моисеевич, что можно сделать в двадцать
недель? – начала она с места в карьер.
– Ничего, – моментально и решительно ответил
врач. – Если, конечно, нет жизненных показаний. Есть?
– Нет, – честно призналась она. – Я имею в
виду, их нет в плане здоровья.
– Значит, они есть в… так сказать, социальном плане?
– Вот именно. И очень серьезные.
– Это будет дорого стоить. Около полутора-двух тысяч.
Если, конечно, кто-нибудь возьмется.
– Но вы можете порекомендовать того, кто возьмется?
– Поищем, – неопределенно пообещал Арон Моисеевич.
– А может, вы сами? – робко предложила Тамара.
– Ни в коем случае, – резко отозвался тот. –
Я этим не занимаюсь. Но есть коллеги, которые могут сделать все в лучшем виде.
Позвоните мне после третьего января.
– Спасибо, Арон Моисеевич. Еще два слова, пожалуйста.
Это… ну, я хочу спросить, это очень опасно?
– Очень, дорогая моя. И очень опасно, и очень больно.
Намного больнее, чем обычные роды. Но если дама так решила и если у нее
действительно серьезные основания, то она, как правило, готова терпеть. Она же
готова, я так понимаю?
– Не знаю… Я не уверена. Арон Моисеевич, я вам доверяю…
Речь идет о моей Наде. Она попала в тяжелую ситуацию.
– О Наде?! Боже мой, боже мой… Да как же это,
Тамарочка, голубушка?
– Да вот так. Сама не знаю как. Она со мной об этом не
говорит, я вообще узнала из третьих рук. Теперь вот голову ломаю, что
предпринять.
– А если замуж? – предположил гинеколог. – И
пусть себе рожает на здоровье.
– Исключено. Это и есть социальный аспект нашей
ситуации.
– Понимаю, понимаю, – задумчиво протянул
он. – Скажите-ка мне, как у нее со здоровьем? Хронические заболевания и
все такое.
– Она здорова. Никаких хронических заболеваний. Здоровая
двадцатилетняя девица.
– А что с кровью? Вы, помнится, как-то говорили мне,
что у нее низкая свертываемость. Я не ошибся?
– Не ошиблись. Это действительно так и есть. А что, это
плохо?
– Очень плохо, Тамарочка. Во-первых, при плохой
свертываемости ни один приличный врач не возьмется, а неприличного я вам и
рекомендовать не стану, а во-вторых, это может быть очень опасным, и я вам
просто не советую даже думать об искусственных родах. Начнется кровотечение,
которое не сумеют остановить, и девочка может погибнуть. Всё, Тамарочка,
выбросьте это из головы, даже обсуждать ничего не буду.
– Неужели ничего нельзя сделать? – в отчаянии
проговорила Тамара Леонидовна. – Вы же врач, Арон Моисеевич, ну
посоветуйте что-нибудь!
