– Хорошо, – кивнула мать. – Если ты
настаиваешь, пусть будет опекунство. Ты пойдешь в ЗАГС регистрировать детей и
дашь им другое отчество.
– Какое – другое?
– Да какое угодно, только не по настоящему отцу. Они не
будут Сергеевичами. Нам все равно нужна какая-то легенда о том, от кого
Наденька родила и почему он на ней не женился. То есть не успел жениться.
Придумаем несчастный случай, ничего героического, чтобы не привлекать излишнего
внимания. Хорошо, что Надюша в последнее время часто бывала у нас в театре, все
видели, что она плохо выглядит, все время плачет, переживает. Вот и скажем, что
отец мальчиков погиб. В общем, Любаша, ты все поняла. Будь умничкой и сделай
все, как надо. Надюшу не вернуть, а нам надо жить дальше. Договорились?
«Нет!!! – захотелось крикнуть Любе. – Не
договорились! Я так не хочу! Я не хочу растить чужих детей. Я не хочу
жертвовать ради них своей жизнью! Они мне не нужны. Я знаю, они и тебе не
нужны, и папе, которому вообще ничего не нужно, кроме театра и тебя. Они никому
не нужны! Почему я должна тащить этот воз? Почему я?»
Но произнести это вслух она, разумеется, не осмелилась.
* * *
Тамара Леонидовна выписала из провинции дальнюю родственницу-пенсионерку,
чтобы помогала ухаживать за детьми до достижения ими того возраста, когда можно
будет отдавать мальчиков в ясли. Жизнь в столице пожилой даме не понравилась –
слишком много людей, слишком много машин, слишком большие расстояния, никто друг
друга не знает, совершенно не с кем поговорить… А дома ее ждали свои дети и
подросшие внуки, и хотя Тамара Леонидовна постоянно делала родственнице дорогие
подарки и периодически совала конверт с деньгами, та все-таки уехала, как
только Сашу и Андрюшу отдали в ясли.
О том, каким способом семья Филановских оградила себя от
подозрений в сочувствии инакомыслию, старались не вспоминать. Сергей Юрцевич
оказался в колонии по общеуголовной статье, срок ему дали не очень большой,
всего четыре года, но это казалось достаточным, чтобы оградить семью и сейчас,
и на будущее. Тамара Леонидовна и ее супруг Григорий Васильевич сделали все,
чтобы вызвать у беременной дочери глубокое отвращение и к «тупоголовому
уголовнику», и к той безумной любви, которую девушка имела глупость и
неосторожность к нему испытывать. На суд ее, разумеется, не пустили, а уж Иван
Анатольевич Круглов расстарался, чтобы подругу подследственного не только ни
разу не вызвали к следователю, но даже имя ее ни в каких официальных бумагах не
мелькало. Надя и не узнала точно, за что именно был осужден Юрцевич, впрочем,
ее родители и сестра тоже этого не знали и узнать не стремились. Его посадят,
изолируют от Нади и от семьи в целом – и довольно. Многия знания, как известно…
одним словом, душевному покою не способствуют.
Наденька рыдала, впадала в отчаяние, вся семья дружно ее
утешала и «подставляла плечо», особо упирая на то, что волнения и переживания
вредны для будущего ребеночка, и обещая, что малыша они прекрасно вырастят и
без отца, тем более «такого». Постепенно Надюша успокоилась и полностью
отдалась блаженному и благословенному предвкушению материнства в окружении
любящей и заботливой семьи. Казалось, все наладилось, опасность миновала…
Когда Наденька умерла, горе переживали по-разному. Григорий
Васильевич стал чаще хвататься за сердечные лекарства, Тамара Леонидовна резко
постарела и выглядела уже не на пятнадцать лет моложе, а ровно на все имеющиеся
годы, а Люба, как и положено, работала, занималась близнецами, и на переживания
утраты у нее просто не оставалось ни сил, ни времени. Да и сама утрата ее
скорее злила, чем печалила.
Однако Филановские напрасно полагали, что избавились от
ненавистного Юрцевича раз и навсегда.
Прошел год, самый горький после потери близкого человека и
самый трудный после рождения детей. Труппа театра разъехалась в отпуска,
Григорий Васильевич отбыл в кардиологический санаторий, а Тамара Леонидовна
легла в клинику, чтобы привести в порядок лицо. Люба осталась с детьми одна.
Однажды на улице, где она сидела на скамеечке, покачивая широкую «двойную»
коляску с мальчиками и читая книгу, к ней подошла незнакомая женщина и робко
спросила:
– Извините, вы – Люба?
– Любовь Григорьевна, – сухо бросила в ответ та,
полагая, что перед ней мать кого-то из ее младшеклассников. Голову от книги
она, по обыкновению, не подняла.
– Извините, – покорно повторила женщина. –
Можно с вами поговорить?
– О чем?
– О детях. О ваших мальчиках.
– Да-да, – рассеянно ответила Люба, по-прежнему не
отрываясь от тома Экзюпери, которым в тот год зачитывалась вся страна. –
Что вы хотели спросить?
Женщина немного помолчала, потом выпалила:
– Моя фамилия Юрцевич. Наталья Юрцевич. Я жена Сергея.
Люба вздрогнула, закрыла наконец книгу и посмотрела на
незнакомку. Самая обыкновенная, не уродина и не красавица, одета так себе,
особенно по сравнению с Любой, и прическа какая-то дурацкая. Вот только глаза…
Страдающие и одновременно безумные, как у человека, решившегося на последний
шаг, такой страшный, нежеланный, но единственно спасительный.
– Ну, я вас слушаю, – высокомерно произнесла она.
– Понимаете… Мне трудно говорить об этом… То, что я
скажу, может показаться вам чудовищным… Простите меня…
Люба немного смягчилась.
– Да вы присядьте, – предложила она и подвинулась.
Наталья села и снова замолчала, поставив на колени клеенчатую
кошелку, потертую на швах. Люба терпеливо ждала.
– Красивые мальчики, – наконец выдавила Наталья.
Люба ничего не ответила, даже не кивнула. Она пыталась
понять, как правильно себя вести, и мысленно порадовалась, что никак не
отреагировала на имя Сергея Юрцевича. А как реагировать-то? Дать понять, что
знаешь, от кого Надя родила детей? Или делать вид, что вообще не понимаешь, кто
эта женщина и что ей может быть нужно? И упорно стоять на том, что отец
мальчиков – совсем другой человек?
– Сережа знает про них.
Этого еще не хватало! Ну знает. И дальше что?
– Я понимаю, что глупо… Ваша сестра… Примите мои
соболезнования, Любовь Григорьевна.
– Вот что мне меньше всего нужно в этой жизни, так это
ваши соболезнования, – резко ответила Люба. – Это все, что вы хотели
сказать?
Наталья испуганно взглянула на нее и заговорила торопливо,
словно сказанное Любой подстегнуло ее и вывело из растерянности и смущения:
– Сережа очень любил вашу сестру. Я знаю. Он этого не
скрывал. Он всегда был честным со мной, он просил развода, и я обещала
развестись с ним, как только пройдет самое трудное время… Вы, может быть, не
знаете, но у меня тоже ребенок, всего на три месяца старше ваших мальчиков. Мы
договорились, что он поможет мне в первое время, а потом я его отпущу, чтобы он
мог жениться на вашей сестре. Когда он узнал, что Надя умерла, он чуть с ума не
сошел от горя.
