– Откуда он узнал?
– От меня. Я же пишу ему письма и на свидания езжу.
– А вы откуда узнали?
– У Сережи много друзей, и все они меня знают. И вашу
сестру они тоже знали, Сережа их знакомил с ней. Они мне сказали. Я обо всем
ему написала: и о смерти Нади, и о близнецах. Любовь Григорьевна, отдайте мне
детей.
– Что?!
Люба развернулась на скамейке и уставилась собеседнице прямо
в лицо.
– Как это – отдать вам детей? Зачем? С какой стати?
– Это Сережины дети.
– Ну и что? Это дети моей сестры, мои родные
племянники.
– Любовь Григорьевна, постарайтесь меня понять, я вас
умоляю! – На глазах Натальи показались слезы. – Я очень люблю Сережу.
А он любил вашу сестру и теперь любит своих сыновей, которых она родила. Он
думает только о них, все его письма – о них, и когда я приезжаю на свидания в
колонию, все разговоры тоже только о мальчиках. Это единственное, что
поддерживает его интерес к жизни. Если дети будут расти рядом с ним, он будет
счастлив, а я так хочу, чтобы он был счастлив… Так хочу, – пробормотала
она и расплакалась.
Люба судорожно обдумывала услышанное. Конечно, это чудовищно
– отдать детей. Но зато какое облегчение! Разом решить все проблемы, избавиться
от мальчишек и снова заняться только собой, своей работой, поступить в
аспирантуру, защитить диссертацию и строить карьеру… Как соблазнительно! Но
нет, нельзя. Нельзя связывать имя Филановских с именем Юрцевича, хотя если
оформить усыновление, то будет предполагаться, что те, кто от детей отказался,
не будут знать имени усыновителя. Отказаться от детей… Нет, не выход. Родители
не согласятся ни за что, ведь все вокруг знают, что в семье Филановских растут
два мальчика, и куда они делись? Их отдали на усыновление? Этот вариант уже
рассматривался и был отвергнут еще тогда, когда они только родились. Мама и
отец на это пойти не могут. А как хотелось бы их отдать!
– Не надо плакать, – холодно сказала она. –
Вы и сами понимаете, какую чушь несете. Наша семья никогда и никому мальчиков
не отдаст. И ваш муж не имеет к ним никакого отношения, так ему и передайте.
Пусть забудет об их существовании. И не смейте больше приходить с этими
глупостями.
Наталья пыталась настаивать, плакала, умоляла, хватала Любу
за рукав легкого плащика, но Люба твердо стояла на своем. В конце концов, когда
ей показалось, что проходящие мимо соседки кидают на них слишком пристальные
любопытствующие взгляды, она поднялась и покатила коляску к подъезду, даже не
попрощавшись с женой Юрцевича.
Весь остаток дня Любу одолевала досада. Стоило ей бросить
взгляд на две детские кроватки, стоящие в ее комнате, она машинально
представляла себе, что, если бы их здесь не было, можно было бы поставить
вместительный стеллаж для книг и папок; включив телевизор, она начинала мечтать
о том, что можно смотреть фильм, не отвлекаясь на плачущих описавшихся
мальчишек; планируя дела на завтрашний день, она думала, сколько всего
приятного, интересного и полезного можно было бы сделать, если бы не племянники.
Ах, как было бы здорово!
На следующий день Люба после работы помчалась в клинику, где
Тамара Леонидовна пыталась вернуть своей внешности прежнюю моложавость. Нужно
было успеть вовремя забрать Сашу и Андрюшу из яслей, поэтому она, войдя в
палату, не стала тратить время на пустяки и сразу приступила к главному,
рассказав матери о вчерашнем разговоре с Натальей Юрцевич. Реакция Тамары
Леонидовны оказалась такой, как Люба и ожидала: даже разговора быть не может, а
если эта нахалка еще раз посмеет выступить с чем-то подобным, проявить
жесткость и отвадить ее от семьи Филановских раз и навсегда.
Примерно через месяц Наталья появилась снова. На этот раз
она позвонила в дверь, и как только Люба увидела ее на пороге, дверь была
немедленно захлопнута без всяких объяснений.
Больше она не приходила, но Люба часто вспоминала ее и
каждый раз злилась на родителей: ну что они так зациклились на своей карьере?
Отдали бы детей – и дело с концом. Развязали бы Любе руки. Ведь какой хороший
вариант!
* * *
Поступление в аспирантуру пришлось отложить. Люба
разрывалась между работой и детьми, ежедневно, ежечасно чувствуя, как растет,
накапливается и расцветает ее ненависть ко всему миру, и в первую очередь – к
матери, к племянникам и к покойной сестре. Особенно к сестре. Ей досталось в
этой жизни все: красота, талант, безумная любовь, свидания и прочие радости, и
всем этим она успела попользоваться, и все это она забрала с собой, оставив
Любе орущих капризных малышей, описанные пеленки, детские болезни, бессонные
ночи и ни минуты свободного времени. Надя схватила все самое лучшее, самое
радостное, а на долю ее старшей сестры выпала почетная доля разгребать
последствия. Надя просто отняла у нее жизнь! Так, во всяком случае, чувствовала
Люба Филановская. Дети раздражали и тяготили ее, однако, будучи от природы
человеком ответственным и добросовестным, она делала все для того, чтобы
вырастить их и воспитать.
Особенно воспитать. Ибо, кроме ответственности и
добросовестности, Люба обладала еще и необыкновенной целеустремленностью. Ей
пришло в голову, что чем раньше мальчики станут самостоятельными и разумными,
тем скорее она освободится от ненужной обузы. Надо сделать так, чтобы дети как
можно скорее научились не требовать ее внимания и постоянной опеки, чтобы могли
быть предоставлены самим себе и не беспокоить тетку, которая получила бы
наконец возможность заняться своими делами.
Профессиональный педагог, Любовь Григорьевна Филановская
взялась за дело. Каждая минута, потраченная сегодня на занятия с мальчиками,
окупится сторицей и в ближайшем будущем освободит ей целые часы, а то и дни.
Она перелопатила горы литературы, освежая полученные в педагогическом институте
знания и набираясь новых, выискивала оригинальные методики, попеременно опробуя
их на племянниках, и с удивлением вдруг поняла, что ее мозг радостно и с
удовольствием работает именно в этом направлении: дидактические приемы раннего
развития детей дошкольного возраста. Ей это интересно, и, потратив полгода на
освоение научной и методической литературы, Люба начала что-то придумывать и
изобретать сама. Успехи окрыляли!
Когда Саша и Андрюша пошли в детский садик, они уже умели
читать, знали довольно много слов по-английски, а речь их была чистой и
правильной, без малейшей картавости. Они самостоятельно одевались, завязывали
шнурки и застегивали пуговицы, не теряли вещей и не разбрасывали их, ели
аккуратно, не пачкая одежду и стол вокруг тарелки. Воспитатели не могли
нарадоваться на мальчиков и постоянно ставили их в пример всем малышам в
группе.
В пять лет к ним по настоянию Тамары Леонидовны пригласили
учительницу музыки, а Люба, используя собственные методы, приступила к
интенсивному обучению мальчиков английскому языку. Она всегда умела понятно
объяснять и преподносить новые знания так, что они намертво закреплялись в
памяти, но тут нашел себе применение и еще один педагогический талант Любови
Филановской: она могла заинтересовать учеников настолько, что они с энтузиазмом
кидались осваивать новые знания и навыки. Что, собственно, и требовалось Любе.
Она тратила час на то, чтобы чему-то научить, и потом как минимум три часа
спокойно занималась своими делами, потому что племянники, пыхтя и высовывая от
усердия языки, погружались в выполнение «домашнего задания». Люба и сама не
заметила, как у нее набралось достаточно эмпирического материала для
диссертации. Все новое, что придумывалось для воспитания Саши и Андрюши, она
применяла и в школе с младшеклассниками, но особой изюминкой ее материалов были
именно близнецы. В какой-то счастливый момент ей пришло в голову попытаться
обучать мальчиков по-разному, применяя к Саше одни методы, а к Андрюше –
другие, и сравнивать результаты, которые оказались даже интереснее, чем она
предполагала вначале. Сама идея родилась по соображениям не научным, а сугубо
практическим: пробуя одновременно два разных метода, можно одновременно, а не
последовательно, оценить эффективность обоих и таким образом сэкономить время.
Люба торопилась, ведь ей уже за тридцать, пора и о себе подумать, и надо как
можно быстрее освобождаться от обузы. И только потом она сообразила, насколько
любопытны результаты ее экспериментов, ведь они проводились на родных братьях,
близнецах, растущих вместе, в одинаковых социальных и материальных условиях и
имеющих одинаковые физиологические особенности.
