Прошла неделя, прежде чем он снова заговорил с Любой.
– Трудно с ними? – спросил Юрцевич, подойдя к ней
и даже не поздоровавшись.
– А как вы думаете? – Люба не сумела справиться с
волнением, которое приняла за привычное чувство сердитой раздраженности. –
Маленькие дети – всегда проблемы.
– Но вам кто-нибудь помогает? Ваша мама или еще кто-то?
– Мама много работает. Может, вы забыли, чем она занимается?
У нее нет ни минуты свободной. И вообще она подолгу отсутствует, когда уезжает
на гастроли или на съемки. Мальчики полностью на мне.
– Значит, вы совсем одна, – задумчиво протянул
Юрцевич. – Вам, наверное, очень тяжело с моими детьми.
– Вот именно, с вашими, – внезапно вспылила
Люба. – Вы же ни о чем не думали, когда тащили мою сестру в постель, вам
лишь бы свое получить. А я теперь расхлебываю.
Она тут же устыдилась своей вспышки и огорчилась оттого, что
в порыве злости назвала племянников «его детьми». Получается непоследовательно:
то она утверждает, что Юрцевич не имеет к Саше и Андрюше никакого отношения, а
то заявляет, что это его дети.
– Но вы ведь могли отдать мальчиков на усыновление.
Наташа вам предлагала, я знаю.
– Какая еще Наташа? – сердито спросила она.
– Моя жена. Вы даже не стали это обсуждать. Если бы вы
тогда согласились, сегодня у вас не было бы этих проблем, верно? Дети росли бы
в моей семье, а вы были бы свободны.
Правильно. Все правильно. Разве можно объяснить ему, почему
она не согласилась? Это даже в мыслях повторить неприлично, не то что вслух
произнести, да еще постороннему человеку. Об этом можно было говорить только с
матерью, да и то потихоньку.
– Если бы моя семья согласилась отдать детей вам на
усыновление, у вас сейчас было бы уже трое на руках, – Люба постаралась
добавить в голос побольше презрения. – У вас ведь, кажется, уже есть
ребенок. Вы что, подпольный миллионер? Вас только-только из тюрьмы выпустили.
Как вы могли бы содержать семью с тремя детьми?
– Меня выпустили не только-только, а довольно давно,
больше года назад, – спокойно заметил Юрцевич, словно не замечая ее
вызывающе неприязненного тона. – И я очень неплохо зарабатываю. Во всяком
случае, на семью с тремя детьми вполне хватило бы. Может быть, вы все-таки передумаете
и отдадите мне моих сыновей?
– Не смейте даже заговаривать об этом! Даже если
отбросить все прочее, то мальчики уже достаточно большие, чтобы понимать, что
семья от них отказывается и отдает в чужие руки. Это травма, которую
впоследствии невозможно будет ни залечить, ни компенсировать.
– Они еще совсем маленькие, – возразил
Сергей, – они скоро все забудут. Подумайте, Люба. Я ведь серьезно говорю.
– Они не маленькие, – высокомерно бросила
Люба. – Они взрослые самостоятельные люди. Они уже давно свободно читают,
бегло говорят по-английски, владеют всеми арифметическими действиями, играют на
рояле и великолепно решают логические задачи, рассчитанные на десятилетних
школьников.
– В самом деле? – удивился Юрцевич. – Вы не
шутите?
– Не шучу. К сожалению, мальчики не могут
продемонстрировать вам уровень своего развития, мы ведь с вами договорились,
что вы не будете пытаться общаться с ними, так что вам придется поверить мне на
слово. Но это действительно так. Это очень умные и не по годам развитые дети.
Почти вундеркинды.
– Только почти?
– Вундеркинд – это удивительный ребенок, от рождения
наделенный природой необыкновенными способностями. Саша и Андрюша – самые
обыкновенные дети, просто я много и целенаправленно занималась их развитием.
– И преуспели, – с улыбкой констатировал Сергей.
– Как видите. Впрочем, вы, конечно, не видите.
– Я верю вам. Наденька очень много о вас рассказывала.
Она говорила мне, что у вас потрясающий талант обучать других и объяснять
сложные вещи так, что их сразу понимаешь и с первого раза все запоминаешь.
Знаете, Люба, она всегда вами восхищалась. Она помнила, как часто вы занимались
с ней, помогали со школьной программой, и была очень вам благодарна. Она вас
любила.
– Какая разница, любила – не любила, – махнула
рукой Люба. – Важно то, что ее больше нет. А ее дети есть, и я заменяю им
мать, Надю, вместо того чтобы проживать свою собственную жизнь.
– Но у мальчиков есть отец. И он вполне серьезно и
ответственно предлагает вам…
– Да прекратите вы! Сколько же можно! Неужели не
понятно: об этом не может быть и речи. Наша семья не расстанется с мальчиками.
А кстати, на какой такой работе вы зарабатываете свои неплохие деньги?
Насколько мне известно, людей с судимостью ни на одну приличную работу не
берут.
– Это верно, – рассмеялся Юрцевич. – Но в
этом вся прелесть и состоит. Вся прелесть нашего дивного социального и
экономического строя. На приличной работе платят всегда мало. А нас, ранее
судимых, берут только на неприличную, но зато и заработки большие.
– Кем же вы работаете? – прищурилась Люба,
внимательно оглядывая Юрцевича.
– Представьте себе, делаю надгробия. В мастерской при
кладбище. Я ведь профессиональный художник. За это очень хорошо платят.
Он, казалось, ничуть не смущался своей, прямо скажем,
малопрестижной работой.
– На кладбище?! – ужаснулась Люба. – Какой
кошмар! И вы еще смеете предлагать, чтобы мои дети… наши дети… чтобы мальчики
жили с вами. Ужас! Расти в семье кладбищенского работника! Да как у вас язык
повернулся?
– Я не понял, – он смотрел на нее все с той же
усмешкой, – вы полагаете, что кладбище – это неприличное место, вроде
борделя? И что работать на кладбище неприлично, стыдно?
– На кладбище все работники всегда грязные, пьяные,
грубые и со всех дерут деньги мимо кассы, – отрезала она. – Значит, и
вы такой же.
– Но вы же видите, что я не такой.
Теперь Юрцевич улыбался и смотрел ей прямо в глаза. Любе
показалось, что она каким-то немыслимым образом раздвоилась, превратившись в
двух существующих параллельно женщин: одна разговаривала с неприятным ей
человеком и негодовала, другая дрожала и растворялась в его улыбке и в его
синих, невозможно ласковых глазах.
– Я не грязный, не пьяный, не грубый, – продолжал
он почти весело. – Что вас смущает? У меня высшее образование, у моей жены
тоже, и мы стали бы для моих сыновей прекрасными родителями. А поскольку я
действительно являюсь их отцом, то можно избежать формальностей, связанных с
отказом от детей и передачей их для усыновления. Вы просто даете мне
возможность признать отцовство. В их метрике я указан как отец…
– В их метрике стоит прочерк, – перебила его Люба,
с трудом беря себя в руки. – И отчество у них другое. Они – Владимировичи,
а не Сергеевичи.
– Ах вот как…
