Дверь оказалась незапертой, значит, отец все-таки дома.
– Пап! – громко крикнул Володя, снимая в сенях
сапоги. – Я приехал! Ты дома?
Тишина. Впрочем, нет, какие-то звуки он уловил, и сразу
стало тошно. Отец спал и во сне храпел. Пьяный. Даже в такой день не мог не
выпить. А скорее всего, и вовсе позабыл о том, что сын из армии возвращается.
Он прошел в дом босиком, окинул взглядом комнату: отец спит
на диване, накрывшись стареньким, протертым чуть ли не до дыр одеяльцем, на
столе початая бутылка водки, эмалированная кружка, открытая тетрадь в клеточку
и шариковая ручка. Володя заглянул в тетрадь.
«Наденька, любимая моя! Не разговаривал с тобой два дня и
уже соскучился…»
Ничего не изменилось. Отец по-прежнему думает только о ней,
о той женщине, которую так сильно любил и которая родила ему сыновей. Думает о
ней, пишет ей письма. Все эти годы пишет. Их в подполе уже тонна, тетрадок этих
с письмами в никуда.
Володя закрыл тетрадь, убрал бутылку, сполоснул и поставил
на место кружку, разделся до пояса, умылся с дороги, вскипятил чайник, налил
себе чаю, отрезал кусок черного хлеба, тоненько намазал горчицей и слегка
присыпал солью и, держа в одной руке чашку, в другой – хлеб, вышел на крыльцо и
присел на ступеньку. Как он мечтал все последние месяцы об этой секунде!
Вернуться наконец домой и посидеть на крылечке, наслаждаясь тем, что нет больше
казармы, приказов и нарядов, и нет режима, и не нужно никуда спешить, и ничего
не надо делать, а можно просто сидеть, пить сладкий чай с любимым еще со времен
интерната лакомством – черным хлебом с горчицей и солью, дышать теплым после
жаркого июньского дня вечерним воздухом, прислонившись голой спиной к балясинам
и ощущая кожей ласку нагретого солнцем дерева, и знать, что ночью он будет
спать в своей кровати, один в комнате, и проспит столько, сколько захочет, и не
будет утром надсадного, с ехидным злорадством, крика: «Рота, подъем!» Уже
потом, на следующий день, все станет привычным, словно и не было двух армейских
лет, и радость не будет такой острой, как именно в этот первый вечер, и ему
хотелось насладиться им полностью, не упустить ни одной секунды, ни одной
мелочи, ни одного ощущения. Он так давно готовился мысленно к этому вечеру!
И почти ничего не чувствовал, кроме горечи и разочарования.
Он проиграл. Он боролся столько лет – и все напрасно. У него ничего не
получилось. И самым счастливым днем его жизни по-прежнему остался тот день,
когда отец вернулся из тюрьмы и пришел за ним в интернат. Ровно семь лет назад…
* * *
Ребята в интернате были разные: и те, кто своих родителей
никогда не знал, и те, кто их знал и помнил, были и те немногие, в их числе и
Володя Юрцевич, кто ждал, когда их заберут. Отца Володи родительских прав не
лишали – не за что, вопрос был только в том, когда его освободят. Ну, и еще в
том, захочет ли он взять сына, появится ли в интернате или оставит мальчика на
попечении государства, сделает вид, что никакого сына у него отродясь не
бывало, и станет жить своей жизнью, свободной и бессемейной.
Директор интерната несколько раз писала начальнику колонии,
где отбывал наказание Сергей Дмитриевич Юрцевич, спрашивала о сроках
освобождения и просила узнать у осужденного, какие у него планы в отношении
сына, собирается ли он его забирать или будет писать отказ от ребенка, и, таким
образом, Володю можно будет предлагать к усыновлению. Если забирать не будет,
то пусть напишет отказ уже сейчас, потому что Володенька – мальчик умный,
способный, с хорошим характером и очень симпатичный, и когда приходят будущие
усыновители выбирать ребенка, то всегда обращают на него внимание, так что пока
еще есть возможность устроить судьбу Володи наилучшим образом. Начальник ИТК
всегда отвечал на ее письма и сообщал, что осужденный Юрцевич С.Д. будет
освобожден, скорее всего, по окончании срока наказания, ибо ни поведением
своим, ни отношением к труду не демонстрирует исправления и перевоспитания и,
таким образом, ни условно-досрочному, ни условному освобождению не подлежит.
Отказываться от ребенка Юрцевич С.Д. не намерен.
Однако что-то все-таки произошло, то ли амнистию объявили по
случаю 65-й годовщины Великого Октября, то ли осужденный Юрцевич С.Д.
изменил-таки свое отношение к труду и правилам внутреннего распорядка, то ли
адвокат сумел выхлопотать пересмотр дела и снижение срока наказания, то ли
прошение о помиловании сыграло свою роль, но из восьми назначенных приговором
лет он отсидел семь и был освобожден.
Из тринадцати прожитых на свете лет только три года Володя
прожил рядом с отцом. Когда мальчик родился, Юрцевич уже был арестован, когда
вернулся, сыну исполнилось три, а когда его посадили во второй раз, Володе было
шесть. Вот и считайте.
Год, прошедший после того, как отца снова посадили, Володя
помнил смутно. В памяти осталось, что мама все время плакала, иногда целыми
днями не разговаривала с ним, молчала и лежала, отвернувшись к стене, пила
какие-то таблетки, после которых или становилась радостно-возбужденной, шумной
и энергичной, или впадала в транс и сидела неподвижно, мерно покачиваясь на
стуле. Однажды она взяла Володю и поехала вместе с ним на улицу Горького, там
они зашли во двор какого-то дома и долго сидели, пока мимо не прошла женщина с
двумя мальчиками. Мама о чем-то говорила с ней, сначала негромко, и Володе не
было слышно, а потом закричала: «Господи, да чем же она его так приворожила?!
Она же ему всю жизнь сломала, и мне тоже! И вы… Это все из-за нее и из-за вас,
я знаю! Что же вы со своей мамашей нас никак в покое-то не оставите?!» Женщина
ответила что-то резкое, повернулась, схватила мальчиков за руки и ушла, а мама
долго еще сидела на скамейке и плакала, судорожно прижимая к себе сына.
Потом к ней стали приходить какие-то люди, которых Володя
раньше не видел, они вместе с мамой пили вино… А потом мама попала под машину и
умерла. Краем уха мальчик слышал, что мама вроде бы была сильно пьяной и еще
она будто бы не случайно оказалась под машиной, а сама бросилась. Это случилось
в октябре 1976 года, Володя уже пошел в первый класс.
У Юрцевичей не оказалось родственников, которые захотели бы
взять осиротевшего ребенка к себе, и его определили в интернат. Он взял с собой
несколько любимых игрушек, учебники, тетради и две фотографии – мамину и
папину. Он хотел взять такую, чтобы они были вместе, но не нашел ни одной.
Шесть следующих лет смотрел на фотографию отца и представлял, как он вернется,
как придет за сыном, приведет его домой, в квартиру на улице Расплетина, и как
они заживут вместе, папа будет по утрам уходить на работу, Володя – в школу, вечером
папа проверит у него уроки, по выходным будут ходить в планетарий, зоопарк или
еще куда-нибудь, неважно – куда, важно, что вместе. У них будет семья. Папа
очень хороший, добрый, красивый и умный, и Володя будет о нем заботиться и
стараться, чтобы отец никогда не пожалел о том, что не оставил сына в
интернате. Даже когда мама уже стала не такой, как раньше, и все время плакала
и пила таблетки и вино, она постоянно повторяла:
– Сыночек, самое главное в жизни – семья. Ради ее
сохранения можно и нужно идти на любые жертвы. На горло себе наступи, но
сделай, если это поможет сохранить рядом с собой тех, кого ты любишь.
