Володя из этих слов понимал далеко не все, но основное
усвоил: самое главное – семья, и ради нее нужно очень стараться. Он готов был
стараться и ждал отца. Он будет очень хорошим сыном, станет учиться на одни
«пятерки» и будет все-все-все делать по дому, и в магазин ходить, и квартиру
убирать, и стирать, и даже гладить научится, и папа сможет им гордиться и
никогда больше не бросит. Володя уже годам к девяти научился понимать, что в
тюрьму сажают за нехорошие поступки, и папа не бросил их с мамой по своей воле,
а его милиция забрала, и срок по суду назначили, но ведь если человек
очень-очень дорожит своей семьей и не хочет расставаться с ней, то он и не
будет совершать такие поступки, за которые могут посадить. В это Володя Юрцевич
свято верил. А еще он верил в то, что его папа – самый чудесный и порядочный, и
ничего он на самом деле не делал такого уж нехорошего, его просто так посадили,
потому что кто-то на него очень рассердился. Об этом и мама говорила много раз,
и не только ему, но и тем людям, с которыми пила вино. И потом, он же своими
ушами слышал, как она кричала той женщине с мальчиками, что папу посадили из-за
нее и еще из-за какой-то мамаши, ну, что-то в этом роде. Наверное, папа с ними
поссорился, и они на него рассердились.
И вот настал день, когда в интернат приехал отец. Он очень
изменился за семь лет, проведенных на зоне, постарел, поседел, на лице
появились глубокие морщины, недоставало нескольких зубов, но Володя все равно
узнал его с первого же взгляда, недаром все эти годы смотрел на фотографию.
Счастье тринадцатилетнего подростка было таким огромным, что оно, казалось,
никогда не кончится и его хватит теперь на всю оставшуюся жизнь.
Однако хватило его только на тот, самый первый день, когда
Володя бежал навстречу отцу по длинному казенному коридору интерната, а потом
собирал свой скудный скарб и прощался с друзьями, пока директор у себя в кабинете
готовила все необходимые документы. На то, чтобы забрать ребенка, требовались
еще какие-то разрешения от органов народного образования и опеки и
попечительства, но директриса – добрая тетка! – разрешила Володе уехать с
отцом прямо сегодня, а оформление можно и в другой день закончить.
Дорогу от интерната до дома на улице Расплетина Володя мог
пройти с закрытыми глазами, он регулярно проделывал этот путь уже лет с десяти,
бродил вокруг дома, смотрел на знакомые с рождения окна и мечтал о том, как
вернется сюда вместе с папой. Нужно было проехать пять остановок на автобусе,
потом сесть в метро и через три остановки перейти на другую линию. Но отец
почему-то не вышел из вагона, когда нужно было делать пересадку.
– Разве мы не домой едем? – удивился Володя.
– Домой, – коротко ответил Сергей Дмитриевич.
– Так нам же на пересадку…
– Мы едем на вокзал.
– Зачем? Мы уезжаем?
– Да. Мы едем домой. Теперь наш дом в другом месте.
Тогда Володя Юрцевич впервые услышал о 101-м километре, той
невидимой, но весьма ощутимой границе, которая отделяла столичный регион от
всего остального мира. Дважды судимые отщепенцы имели право жить где угодно,
только не в столице нашей Родины и прилегающих к ней местностях. И все
оказалось совсем не так, как рисовалось в мечтах. Не было ни знакомой квартиры,
ни любимых с детства чашек с сине-золотым узором, ни совместных походов в кино,
зоопарк и планетарий, ни проверки тщательно приготовленных уроков. Был
покосившийся деревянный дом с небольшим участком, выделенный колхозом для
нового скотника. А какую еще работу могли здесь предложить человеку, имеющему
вместо рабочей профессии две судимости, а вместо паспорта – справку об
освобождении из ИТК строгого режима? Ладно бы еще был плотником или слесарем, а
то – художник! Кому он нужен-то здесь с таким образованием и такой биографией?
Но Володя не собирался расставаться со своей мечтой так
легко. Ну и что, что они теперь живут не в Москве, а где-то в деревне? Ну и
что, что папа – скотник, а не художник? Разве это важно? Главное – они вместе,
отец и сын, самые родные друг другу люди. Не мог он шесть проведенных в
интернате лет ожидания и надежд отринуть вот так, одним махом.
Ему повезло, дети из интерната ходили в обычную
общеобразовательную школу, и школа эта была очень хорошей, с требовательными
высокопрофессиональными учителями, так что в новой школе Володя без малейших
усилий сразу стал отличником. Местные ребята несколько раз били его, били
жестоко, за то, что городской, и за то, что отличник, и за то, что девчонки
сразу обратили внимание на вежливого симпатягу-новичка, однако интернатская
жизнь – штука жестокая, и драться Володя Юрцевич умел. Конечно, местных было
больше, а он – один, и одержать над ними верх он никак не мог, однако то
безудержное отчаяние, с которым он сопротивлялся до последнего, вызывало
уважение. От него отстали. Отцу он не жаловался. В первый раз, бредя домой с
разбитой губой и рассеченной бровью, пытался придумать, что бы такое сказать,
чтобы оправдать свой помятый вид, но отец как будто ничего и не заметил. Во
всяком случае, вопросов не задавал. В следующий раз Володя уже и не придумывал
ничего, все равно не спросит.
Примерно через два месяца после переезда в деревню отец
заявил:
– Сегодня поедем в Москву.
Володя обрадовался: ну вот, все налаживается, папа привык к
новому жилью и новой работе, и теперь начнется та самая жизнь, о которой
мечталось. В Москве они пойдут в кино или еще куда-нибудь, будут разговаривать
и есть мороженое. Почему-то именно купленное родителями мороженое олицетворяло
для Володи Юрцевича полнокровную семейную жизнь. Но он снова обманулся.
Они долго ждали автобуса, чтобы доехать по платформы, потом
три часа тряслись в электричке. Отец в основном молчал, он вообще мало
разговаривал, только когда вышли на привокзальную площадь в Москве – вроде бы
немного оживился и даже приобнял сына за плечи. Доехали на метро до станции
«Маяковская», потом шли пешком по улице Горького, вышли к памятнику Пушкину, и
Володе показалось, что они идут каким-то знакомым маршрутом. Смутно
припомнилось, что когда-то давно он точно так же шел с мамой… Вот до этого
дома, где большой магазин с такими красивыми витринами, потом под арку и во
двор. Или ему только кажется? Улица Горького длинная, домов на ней много, и
арок много, и дворов.
Отец медленно прошел вдоль дома, обошел весь двор по
периметру и уселся на скамейку, усадив сына рядом с собой. Едва увидев эту
скамейку, Володя понял, что она – та самая. Он не узнавал дом, не узнавал
деревья, которые за семь лет стали выше и толще, и детская песочница выглядит
совсем по-другому, и качели, кажется, не те. А вот скамейка – та, это точно.
Они с мамой на ней сидели, и мама так горько плакала!
В этот день Володя узнал о том, что у него есть два брата,
близнецы. Отец ничего не скрывал, рассказал ему о женщине, которую любил больше
жизни и которая родила ему сыновей и умерла. Она жила вот в этом доме, теперь
здесь живут его сыновья, Володины братья, их воспитывают тетя и бабушка.
– Я хочу их увидеть, – сказал Сергей
Дмитриевич. – Только один раз.
