– Какие? – машинально спросил Володя и тут же
осекся.
Чего она городит? Ее послушать, так получается, что он
специально с Белоноговым и его дружками якшается, чтобы папа на него внимание
обратил? Да плевать он хотел на это внимание! Сто лет без него прожил – и
дальше проживет.
– Какие? – повторила Мордасова Володин
вопрос. – Я тебе скажу какие. Ты фильм «Место встречи изменить нельзя»
видел?
– Ну а то, – ухмыльнулся Володя. – Кто ж его
не видел?
– Тогда назови мне правила Глеба Жеглова. Хотя бы те,
которые помнишь.
Оказалось, что Володя не может назвать ни одного и вообще с
трудом припоминает, что в фильме шла речь о каких-то правилах.
– Эх ты! – рассмеялась Мордасова. – Ну
помнишь, Жеглов учит Шарапова, как надо со свидетелями разговаривать, и
объясняет, что для того, чтобы расположить человека к себе, надо с ним
разговаривать о том, что ему интересно, а для любого человека интереснее всего
– он сам. Спроси, говорит, человека об нем самом – и он твой со всеми
потрохами. Ну, вспомнил?
– Вспомнил, – кивнул Володя. – И чего?
– А того, – она почему-то рассердилась. – Вот
тебе обидно, что отец ничего у тебя не спрашивает и жизнью твоей не
интересуется. А ты о его жизни много знаешь? Ты сам-то его жизнью
интересуешься? Ты вот хочешь, чтобы он на тебя внимание обращал, а ты сам-то на
него внимание обращаешь?
– А чего его жизнью интересоваться? – грубо
ответил он. – И так все ясно. Спит, ест, работает в колхозе, пьет. Все
известно.
– Он рисует, – напомнила инспектор. – И
пишет. Что? Что он рисует? Что пишет?
– Не знаю, – пожал плечами Володя.
Мордасова откинулась на ветхом стульчике, который под ее
массивным телом натужно скрипнул.
– Интересное кино, – протянула она. – Ты что
же, рисунков не видел?
– Нет. Папа не показывает.
– И в тетрадки к нему не заглядывал?
– Нет. Это же его тетрадки.
– Неужели не любопытно?
– Не-а.
– Вот. Об этом я тебе и твержу битый час, –
удовлетворенно констатировала Мордасова. – У тебя нет к отцу нормального
человеческого интереса, а ты хочешь, чтобы он, со своей стороны, к тебе этот
интерес испытывал. Несправедливо. Короче, друг любезный, я тебе сказала – ты
меня услышал. Пьянки твои и гулянки вместо учебы ни к чему дельному не
приведут. Хочешь наладить отношения с отцом – поинтересуйся его творчеством,
поговори с ним об этом.
– Так он и скажет! – фыркнул Володя. – Ага,
ждите.
– А ты, можно подумать, маленький, – инспектор
укоризненно покачала головой. – Открой тетрадочку да посмотри сам. Ты уже
взрослый, вполне разберешься, о чем там речь, что твоего отца волнует, о чем он
думает. Вот об этом с ним и разговаривай. Рисунками поинтересуйся, погляди, что
на них. Если боишься, что не поймешь, – приходи ко мне, вместе обсудим и
подумаем.
Только спустя много лет, уже работая в милиции, Володя
Юрцевич понял подоплеку этого разговора. Всевидящее око КГБ не желало упускать
из поля зрения пусть и бывшего (а кто его знает? может, и не бывшего), но
все-таки диссидента. Конечно же, комитетский оперативник, обслуживающий тот
район, где находился колхоз, присматривал за Сергеем Дмитриевичем Юрцевичем,
контактировал с соседями, собирал информацию, узнал про рисунки и тетрадки и
дал задание местной милиции при случае поинтересоваться, что там и как. В
сельской местности работать трудно, это вам не город с многоэтажными домами и
полной анонимностью, в городе вскрыть квартиру и сунуть нос в чужие рукописи –
дело плевое, никто и не увидит, а если и увидит, то внимания не обратит,
поскольку соседей, как правило, в лицо не очень-то знают. А на селе попробуй
сунься в отдельно стоящий дом! Тебя тут же человек десять заметят и тревогу
поднимут. Так что пришлось действовать через сына.
Со свойственной шестнадцатилетнему парню уверенностью в том,
что все взрослые – придурки, Володя тогда твердо решил, что Морда – дура
набитая. Он пьет вино и болтается с Белоноговым потому, что ему это нравится, а
вовсе не для того, чтобы отец обратил на него внимание. И вообще, что она
понимает в жизни, эта корова, поперек себя шире? И уж конечно, он ни за что не
станет докладывать ей о содержании отцовских тетрадей и папок с рисунками, да
еще и советоваться. Еще что выдумала! Тоже мне, советчица!
Но сказанные Мордасовой слова упали, как оказалось, на
благодатную почву и очень скоро пустили ростки. Вероятно, она была не так уж и
неправа, когда пыталась объяснить задержанному за групповую драку Володе Юрцевичу
истинные причины его изменившегося поведения. О том, чтобы заглянуть в
отцовские папки и тетради, Володя подумывал все чаще и чаще. И наконец решился.
Лучше бы он этого не делал… Все рисунки оказались портретами
живущих в Москве сыновей, Саши и Андрюши, и еще какой-то девушки, пухлощекой, с
очаровательными ямочками, улыбчивой и ясноглазой. Володя почему-то сразу понял,
что это та женщина, которую любил отец и которая родила близнецов и умерла. На
отцовских рисунках отчего-то выходило, что у Саши взгляд был точно таким же,
как у девушки, открытым и радостным, а вот Андрюша смотрел грустно и задумчиво,
точь-в-точь как папа на той фотографии, которую Володя когда-то взял с собой из
дома в интернат и на которую каждый день смотрел. Надо же, как странно, братья
– близнецы, а он так легко различает их. Разве так бывает?
Там же, в папке, обнаружились и фотографии мальчиков. На
одной они были совсем маленькими, лет шести, на другой – нынешние, такие,
какими их видел сам Володя, когда по поручению отца в очередной раз ездил в
Москву. Наверное, папа их тайком сфотографировал. И ни одного рисунка с
портретом мамы или самого Володи.
Скрипнув зубами, чтобы не завыть от обиды, он завязал
ленточки на папке, положил на место и открыл одну из тетрадей. Стал читать красивый
четкий отцовский почерк и долго не мог понять, что это. «Дорогая моя Наденька,
хочу снова поговорить с тобой…» «Милая моя Надюша, как же я стосковался без
тебя!» «Наденька, любимая моя, мне сегодня приснился страшный сон…» На дневник
как-то мало похоже, а уж тем более на роман из жизни зэков. Господи, да это же
письма той женщине, матери Саши и Андрея. Женщине, которая умерла шестнадцать
лет назад. Отец называл ее имя: Надежда. Надежда Филановская.
Истина открылась ему внезапно, и Володя в один миг повзрослел
на несколько лет. Его отец – сумасшедший. Он свихнулся на своей Наденьке и
своих сыновьях. Он живет в выдуманном мире, где рядом с ним – его семья, его
любимая женщина и его обожаемые мальчики, их общие дети. И не нужно сердиться
на него за то, что он не замечает Володю, потому что бессмысленно сердиться на
сумасшедших, они же как неразумные дети. Их надо любить, заботиться о них,
опекать. Папа ни в чем не виноват, он просто сошел с ума. Если кто и виноват,
так это Филановские. Почему они не отдали маме мальчиков, когда она просила об
этом? Папа рассказывал, что, когда его в первый раз посадили, мама приходила к
Филановским и просила отдать ей близнецов, обещала вырастить их и воспитать как
полагается. Почему они не отдали? Братья выросли бы вместе, у мамы с папой было
бы трое детей, и папу бы не посадили снова, и мама не начала бы пить и не
погибла. А если бы папу все-таки посадили, то уж трое-то детей всяко удержали
бы маму, с ними было бы столько хлопот, что до пьянства руки бы не дошли. И уж
в любом случае папа не сошел бы с ума.
