Час спустя именно это и произошло. Я уже давно догадывался, что нам еще предстоят неприятности. И в самом деле, после того как я включил зажигание и нажал на кнопку звукового сигнала, послышался только жалкий писк.
Аккумуляторы настолько «сели» на холоде, что с их помощью нельзя было бы завести и теплый двигатель. А уж о холодном и говорить нечего: в картере, коробке передач и дифференциале смазка утратила свои свойства, превратившись в густую, вязкую, как животный клей, массу. Вдвоем с Джекстроу мы попытались завести мотор вручную, но не сумели провернуть коленвал и один раз.
Мы решили пустить в ход паяльные лампы, но выяснилось, что керосин, замерзающий при -50° и загустевающий уже при -40°, превратился в лед.
Пришлось прибегнуть к бензиновым паяльным лампам. Поставив их на деревянные ящики и закрыв двигатель брезентом, мы расположили две лампы под картером, две под коробкой передач и одну под дифференциалом. Примерно через час коленвал можно было провернуть без особого труда. Установив на место аккумулятор, отогретый у камелька, мы снова попытались завести двигатель. Но все было тщетно.
Никто из нас, в том числе и Корадзини, чья компания изготавливала дизельные трактора, не был специалистом по обслуживанию бензиновых двигателей. Отчаяние готово было овладеть нами. Однако мы понимали, что поддаваться ему нельзя ни в коем случае. Не выключая паяльных ламп, мы снова притащили аккумулятор к камельку, вывернули и зачистили свечи зажигания, отогрели щетки генератора, сняли, прогрели и продули бензопроводы, удалили лед из приемного патрубка карбюратора. Затем все поставили на место. Работа была тонкой, поэтому пришлось снять перчатки. При соприкосновении с металлом слезала кожа, на пальцах образовывались волдыри, из-под ногтей сочилась кровь, свертывавшаяся на морозе. Губы, соприкасавшиеся с холодным металлом бензопровода, распухли. Мы выносили поистине адские муки. Хотя мы то и дело грелись у камелька, у нас постоянно мерзли руки, ноги и лица. И все же наши старания были не напрасны. В шесть пятнадцать, два с лишним часа спустя, двигатель зачихал, закашлял, ожил. Снова заглох, закашлял опять и застучал ровно и уверенно. С усилием раздвинув в улыбке губы, я хлопнул по спине Джекстроу и Корадзини, на мгновение позабыв о том, что тот вполне может оказаться одним из преступников, а потом повернулся и пошел завтракать. Если только можно было назвать завтраком нашу скудную трапезу: кофе, галеты да пара банок мясных консервов на всю компанию. Причем львиную долю получил Теодор Малер. После этого у нас осталось всего четыре банки корнбифа, столько же банок овощных консервов, фунтов десять сухофруктов, немного мороженой рыбы, коробка галет, три пачки овсянки и более двадцати банок сгущенного молока без сахара «Несл». Этого продукта, как и кофе, у нас было в избытке. Разумеется, была у нас и тюленина для собак: пока мы завтракали, Джекстроу положил несколько кусков на камелек, чтобы мясо оттаяло. Мясо молодого тюленя в жареном виде вполне съедобно, но главное, чтобы собаки были сыты. Выйди двигатель из строя, единственная наша надежда — это собачья упряжка.
Позавтракав и накормив собак, перед самым заходом луны мы тронулись в путь. Трактором управлял Корадзини. При тусклом свете луны было видно, как поднимается ввысь плотное облачко выхлопных газов. Мы договорились, что водители будут меняться каждые четверть часа: находиться в неотапливаемой, продуваемой насквозь кабине дольше невозможно. Рассказывали, что в Антарктике произошел такой случай. Водитель, которому пришлось долго сидеть в открытой кабине, так отморозил пальцы, что для того, чтобы разжать их и отогреть в теплом помещении руки, пришлось отсоединять баранку от рулевой колонки. Я не хотел, чтобы такое же случилось и с нами.
Как только вездеход тронулся, я взглянул на Малера. Внешний вид старика оставлял желать много лучшего. Хотя он лежал в спальнике из гагачьего пуха, застегнутом до самого подбородка, да еще под несколькими одеялами, осунувшееся лицо старика посинело от холода. Чтобы не стучать зубами, он сунул в рот носовой платок. Я пощупал запястье больного. Пульс был учащенный, но достаточно наполненный. Правда, за последние два-три часа я так сильно, поморозил себе пальцы, что мог утратить их чувствительность.
Изобразив на лице бодрую улыбку, я спросил:
— Как себя чувствуете, мистер Малер?
— Уверен, доктор Мейсон, не хуже любого из вас.
— Ну, это еще не предел. Сыты?
— Сыт ли я! — воскликнул больной. — Благодаря этим щедрым людям я сыт по горло.
Иного ответа и нельзя было ожидать от деликатного старика. Хотя порция, которую получил диабетик, была солидной, он проглотил ее в мгновение ока.
Конечно же он был голоден: при отсутствии инсулина, регулирующего содержание сахара в крови, его организм постоянно требовал пищи.
— Хотите пить?
Он кивнул. Старик, видно, не подозревал, что это еще один симптом обострения болезни. Значит, Малер начал слабеть. Скоро он начнет терять в весе. За прошедшие полтора суток он спал с лица, скулы у него обострились.
Правда, то же произошло и с остальными, в особенности с Марией Легард.
Несмотря на ее стойкость и мужество, решимость и жизнерадостность, бедная женщина старела на глазах. Выглядела она больной и измученной. Но я ничем не мог ей помочь.
— Как ваши ноги? — спросил я у Малера.
— Вы думаете, они у меня имеются? — улыбнулся старый еврей.
— Позвольте взглянуть, — решительно произнес я и, несмотря на протесты, осмотрел больного. Одного взгляда на мертвенно-бледную, холодную как лед плоть было достаточно.
— Мисс Росс, — обратился я к стюардессе, — отныне вы сиделка мистера Малера. На санях у нас есть две грелки. Как только вода нагреется, наполняйте их по очереди. К сожалению, растопить этот окаянный снег удастся не скоро. Прикладывайте их к ногам мистера Малера.
Старик снова запротестовал. Заявил, что не желает, чтобы с ним нянчились. Но я не стал обращать внимание на его слова. Я не решался сообщить ему, что обмороженные ноги означают для диабетика гангрену или, в лучшем случае, ампутацию. Обведя медленным взглядом людей, находящихся в кузове, я поймал себя на мысли, что знай я, кто виновник всех этих несчастий, то убил бы подлеца на месте.
В этот момент появился Корадзини, которого сменил Джекстроу. Хотя за рулем он просидел всего пятнадцать минут, вид у него был ужасный. На синеватом лице появились желтые пятна — признаки обморожения, губы потрескались, ногти побледнели, руки покрылись волдырями. Мы с Джекстроу и Зейгеро выглядели не лучше, но именно Корадзини пришлось управлять трактором в самую сильную стужу. Будто больного малярией, его била страшная дрожь.
Бедняга едва переставлял ноги, так что нетрудно было догадаться, что они у него обморожены. Я посадил его возле камелька.
— Ноги ниже колен чувствуете? — поспешил я спросить у Корадзини.
— Ни черта не чувствую. — Он попытался улыбнуться, но на потрескавшихся губах выступила кровь. — Холод собачий, док. Пожалуй, надо растереть свои ходули снегом, верно? — Наклонившись, он принялся было развязывать шнурки окоченевшими кровоточащими пальцами. Но Маргарита Росс, опустившись на колени, своими нежными руками уже снимала с него башмаки. Глядя на закутанную в громоздкую одежду хрупкую фигурку девушки, я в сотый раз обругал себя за мои нелепые подозрения в отношении нее.
