– Ага. А я, значит, медсанбат?
– Прости, но лучше уж ты.
– Ой, мамочки.
– Ладно. Давай я сам.
– Нормально. Я постараюсь справиться. Вот только…
– Что?
– Ты уверен, что хочешь тратить драгоценные лекарства на этого дикаря? Притом что нет никакой гарантии, что у меня получится.
– Выхода нет. Это самый лучший способ завязать отношения. Можно сказать, нам улыбнулась удача.
– Ага, удача. Потратили несколько патронов, вон сейчас лекарства в ход пойдут. А если не поставим его на ноги, то окажемся злейшими врагами.
– Надо постараться.
Этот диалог был весьма своеобразным. Лариса склонилась над ногой раненого, распустив своим ножом кожаную штанину. Нож был одним из метательных, который Дмитрий хорошо заточил и вручил ей. Сталь, конечно, так себе, но если об этом не забывать, то вполне нормально. Соловьев разговаривал не глядя на нее, рассматривая новых знакомых, пребывая в напряжении, готовый в случае необходимости броситься в драку. Те в свою очередь во все глаза смотрели на странных незнакомцев.
На всех аборигенах одежда из прочной и в то же время хорошо выделанной кожи. Не мягкая замша, сшито все так себе, с наружными швами, по всей видимости, нитями из сухожилий, но все же это была одежда, а не набедренные повязки или наброшенные на тело шкуры. Куртки длиной до середины бедер, пояса, на которых висят ножны и кожаные мешочки, – там, наверное, какие-нибудь нехитрые приспособления. Рукава курток пришиты не полностью, только сверху и с боков, в подмышках видна прореха. Ясно, портняжье дело тут в загоне, но все одно очень даже ничего. Спереди есть разрез ворота, чтобы удобнее было надевать через голову, там пришиты кожаные шнурки, чтобы стягивать ворот. Поглядев на раненого, у которого была задрана куртка, Дмитрий понял, что немного ошибался. То, что ему показалось вначале штанами, на деле оказалось какими-то кожаными чулками, подвязывающимися… Хм. Все-таки есть набедренные повязки. Кусок кожи пропускается между ног, а потом на боках завязывается за углы, а вернее, к углам прикреплены кожаные же ремешки, вот они-то и завязываются, там же подвязываются и эти чулки. Если куртки и штанины из кожи грубой выделки, то набедренная повязка – из мягкой, хорошо отделанной. Понятное дело, пусть ты хоть трижды дикарь, причинного места натирать никому не захочется.
Весь облик этих людей у него ассоциировался с индейцами. Но странное дело: вроде и лица раскрашены, преимущественно в белые и желтые цвета, и по паре перьев в длинных волосах, забранных в две косы, и загар такой, что обзавидуется любой из побывавших на морском побережье, но облик их практически ничем не отличался от земного. Иными словами, они здорово походили на европейцев, вдруг решивших поиграть в индейцев. И волосы ничуть не черные, а рыжие, у одного и вовсе русые. Вон у старшего имеется очень даже окладистая борода. У того, что мертв, отошел, бедолага, лицо тоже заросшее, но пожиже, – наверное, был помоложе.
Дикари с не меньшим интересом поглядывали на Дмитрия с Ларисой. Такое впечатление, что они боролись с неодолимым желанием пощупать незнакомцев, на которых столько всякого диковинного. Не надо, ребятки, не время. Потом утолите свое любопытство.
– Ну что, будем шить? – поинтересовалась Лариса.
– А есть варианты?
– Есть. Оставить ее как есть, менять почаще повязки. Если выживет, однозначно будет инвалидом.
– А если сшить?
– Скорее всего, хромота останется, но так, незначительная – все же мышца полностью не восстановится. Но это при большой удаче, если он не отдаст концы.
– Выхода нет. Инвалид – это одно, а охотник с хромотой – совсем другое. Сшить сможешь?
– Ну нам преподавали полевую хирургию, а мне, как ты помнишь, учиться нравилось, но практики никакой не было, даже на трупах не практиковалась. Ладно, поняла. Снимай аптечку. Объяснить бы дикарю, что его собираются лечить, а то ведь ему сейчас ой как больно будет.
– Попробую. Эй, дружище, мы сейчас будем тебя лечить, будет больно.
Говоря это, Соловьев всячески подкреплял свои слова жестами, то тыча руками на себя и Ларису, то на рану, показывая, что они сейчас будут шить рану, то кривясь, словно от боли, то разводя руки в стороны, словно изображая спокойную гладь воды, – мол, все будет пучком. В общем, полный сюрреализм. Но, как видно, его прекрасно поняли:
– Хо. А лапон. А тана.
Как ни странно, Дмитрий прекрасно понял, что ему ответил мужик. Нет, он не выучил вдруг их язык, и слова для него оставались непонятными, а вот жесты… Куда там ему, с его потугами, у этих людей язык жестов был просто на высоте. Вот ни слова не разобрал, но отлично понял, что именно сказал раненый: «Хорошо. Я понял. Я готов», – именно так или очень близко к этому. Нельзя сказать, что Дмитрий не обрадовался этому обстоятельству. Еще бы и ему так уметь – и проблем с общением вообще никаких. Но, как видно, умение читать язык жестов у местных было настолько на высоте, что они сумели понять и его.
Лариса склонилась над раненым, а Соловьев остался стоять немного в стороне, повесив карабин на плечо, оставив в руках свое ружье. Случись что, это оружие будет куда более сподручным, тем более что в стволах сейчас была картечь. Лес, о больших расстояниях не может быть и речи, а картечь позволяла поразить противника даже при не особо точно взятом прицеле. Дмитрий всегда считался хорошим стрелком, но так будет надежнее, да и выстрел от ружья куда как громче, значит, и психологический эффект будет повыше.
Тут еще и старший отправил куда-то одного из парнишек. Что именно сказал вождь, было определенно непонятно, потому как фраза состояла из пары слов, и при этом никаких жестов сделано не было. Черт его знает, может, послал за подмогой, желая пленить чужаков и завладеть их имуществом. Внимательнее надо. Не расслабляться.
Стараясь все время держать в поле зрения оставшегося мальца, Дмитрий не сводил взгляда и с Ларисы, благо первый находился поблизости от нее и внимательно следил за ее действиями. Хм. А он и не знал, что у Ларисы с собой целый флакон спирта: она им обработала вымытые руки. Дезинфекция. Оно и к лучшему – знай он об этом, и кто поручится, может, уже добрался бы до антистрессового всех времен и народов. Странно, как к нему не обратилась сама Лариса. Впрочем, она никогда не пила алкоголя.
Девушка промыла рану от набившегося туда мусора, используя воду из небольшой бутылочки, которую носила в кармане на случай, если захочется пить: не лезть же каждый раз в вещмешок. Затем обработала перекисью водорода, простерилизовала все тем же спиртом нить и иглу, которые перед работой она забрала у него вместе с аптечкой. Были у него моток ниток и иголка, только они предназначались для одежды: армейская привычка иметь при себе починочный материал.
Дело вовсе не в требовании устава. Это зачуханный боец может не иметь при себе иголки и нитки и щеголять прорехами в одежде, огребая за это от начальства. Уважающий себя всегда держит под рукой не только нитки с иголками, но и кусок свежей подшивы на подворотничок. И опять устав тут ни при чем: вопрос самоуважения. Нормальный дембель всегда будет следить за собой, и как следствие – за тем, чтобы у него не появлялись всякие прыщи, фурункулы и карбункулы. Другое дело, что это может вылиться в извращенную форму, когда старослужащий заставляет молодого починить или постирать его форму или же сменить подворотничок. Но первопричина здесь не в желании показать свое превосходство, а именно в опрятности и гигиене. Дмитрий никогда не самоутверждался подобным образом и предпочитал следить за собой сам, – как следствие, эта привычка въелась ему в кровь. Поэтому, отправляясь в путешествие по лесам и горам, он не мог не взять с собой нитки и иголки: мало ли обо что можно изодрать одежду. А оно вон где пригодилось.
