Свитер в пакете был три дня назад приготовлен для
транспортировки в химчистку и действительно лежал в прихожей. Вероятно, Алена
полагает, что от пребывания в пакете именно в этом месте он сам собой должен
стать белым и чистым, и именно в этом месте она его и заберет, когда
понадобится. Нет, непроходимой дурой наша Алена никогда не была. Значит, ищет
повод пнуть меня в очередной раз.
Меня подмывало, не говоря ни слова, пройти к ней в комнату,
открыть шкаф, вынуть свитер и швырнуть в нее.
Но нельзя. Нельзя входить в комнату Алены без ее разрешения
и тем более нельзя открывать ее шкаф. Так же, как нельзя включать ее компьютер
и перекладывать книги и вещи на столе. И вообще, без ее разрешения в ее комнате
нельзя ничего, в том числе и делать уборку. Из-за этого у меня с уборкой
постоянная головная боль. Убираться можно, только когда Алена дома, при этом
она стоит у меня над душой и внимательно следит за тем, чтобы я, не дай бог, не
сунула свой нос куда не надо, имеется в виду - в ее секреты. Чтобы не открывала
книги и не смотрела, на каких страницах лежат закладки. Чтобы даже не смела
интересоваться, какие книги читает Алена, из этого она тоже делала секрет,
вкладывая их в специальные обложки из клеенки или кожзаменителя. Чтобы не
открыла ненароком ее ежедневник и чего-нибудь там не подсмотрела. И ведь я
больше чем уверена, что не было у Алены Сальниковой никакой тайной жизни, в
которую нельзя посвящать посторонних, никаких там страшных секретов, участия в
криминале или пристрастия к порокам Вся эта таинственность - не более чем
реакция на Адочкино давление, на ее требования полной открытости и стремление
сделать все свое семейство подконтрольным и подотчетным ей самой. Ну и жажда
взрослости, конечно, не без этого.
Сегодня я осмелилась зайти к ней в комнату, когда она была в
школе, и положить свитер в шкаф. Во-первых, мне нужно было уходить, и не
хотелось оставлять в прихожей сумку с вещами, чтобы это не выглядело так, будто
я сорвалась с работы, оставив квартиру в беспорядке. И во-вторых, я, конечно,
отлично понимала, что могу нарваться, но в тот момент мне было на это
наплевать, меня куда больше беспокоили шантажист, мое прошлое, мое будущее и
мои деньги. Ну вот и нарвалась. Вернее, сейчас нарвусь.
- Ты все-таки посмотри в шкафу, - устало посоветовала
я, переобуваясь в домашние тапочки. - Я его туда сегодня положила.
Алена умчалась к себе, и через пару секунд ее возмущенный
голосок зазвенел с новой силой:
- Зачем вы лазили в мой шкаф? Кто вам позволил?
- Извини. Мне нужно было убрать свитер, чистые белые
вещи не должны валяться в прихожей, особенно когда в доме собака.
- Вы сами должны следить, чтобы животные не пакостили,
вам за это деньги платят!
Может, я и не гигант мысли, но по терпению - точно чемпион.
Врезать бы этой дуре так, чтобы надолго запомнила, но нельзя. Маленьким язычком
я, разумеется, высказалась, не стесняясь в выражениях, но большим ответила
вполне мирно:
- Мне нужно было уходить надолго, я знала, что не смогу
проконтролировать животных. Переложить эту обязанность на твою маму я тоже не
могла, ведь это моя обязанность, - я подчеркнула слово "моя", - и мне
за нее деньги платят.
- Вам деньги платят за то, чтобы вы сидели дома целый
день, а не гуляли неизвестно где.
Спасибо, что всего лишь "гуляла", а не
"шлялась".
- Алена, - донесся из гостиной томный голос Мадам, -
Ника не гуляла, она ездила к врачу. Я ее отпустила.
И перестань, пожалуйста, кричать. От твоего визга в висках
стучит.
Вот вам мама и дочка во всей красе. Перестань кричать. Не
хамить, не разговаривать неподобающим образом со взрослой женщиной, которая по
возрасту Алене в матери годится. Всего-навсего кричать. И то не потому, что
кричать на взрослую женщину неприлично, а потому, что у Мадам в ушах звенит и в
висках стучит. И уж поскольку смертельно больная домработница приехала от
врача, то, может быть, все-таки поинтересоваться ее самочувствием? Да куда там!
Приехала же, не подохла по дороге, на своих двоих явилась - значит, будет и
дальше работать. Нет, что ни говори, а я была права, когда объясняла Никотину,
почему не хочу, чтобы Наталья была мне благодарна. Не вынесет ее хлипкая
душонка такого груза, не справится с ним. И при первой же возможности меня
отсюда выкинут. А куда мне идти?
- Ника, зайдите к Николаю Григорьевичу, он что-то
неважно себя чувствует, - промурлыкала Наталья, перелистывая толстый
иллюстрированный журнал по архитектуре и дизайну.
- Мама, вот зачем ты отпустила Нику, когда дедушке так
плохо? Мы ее для чего нанимали? Чтобы она дедушкиным здоровьем занималась.
Дедушкиным, а не своим. - Алена, естественно, и тут не смогла промолчать.
Господи, неужели ему действительно "так" плохо?
Я рванула по длинному коридору к его комнате. Главный Объект
сидел в кресле, читал книгу и потирал рукой ту часть туловища, где расположен
желудок. Лицо немного бледное, но дыхание хорошее, не поверхностное. Патрик,
натурально, сладостно дрых на коленках любименького дедули, привалившись
пушистым бело-серым бочком к области желудочно-кишечного тракта. Рука Старого
Хозяина совершала движения в аккурат над спинкой котика, то и дело задевая
шерстку, но Патрика это не нервировало, он даже ушами не шевелил.
- Добрый вечер, - я была сама лучезарность, - что у нас
случилось, Николай Григорьевич? Почему за живот держимся?
- Что-то стал желудок болеть, - пожаловался он.
- Давно?
- Да вот как покушал в семь часов, так через полчасика
где-то и заболел.
- Что вы кушали?
- Котлеты с тушеной капустой.
- Вас кто кормил? Наталья Сергеевна?
- Нет, Аленушка. Наташенька в это время по телефону
разговаривала, у нее был какой-то важный и очень долгий разговор.
- Покажите мне точно, где болит.
Он показал.
- В плечо отдает?
- Кажется, нет.
- А в шею?
- Нет.
Так, френикус-симптом отсутствует, это обнадеживает. Я взяла
его за руку, посчитала пульс, потом велела поднять джемпер (Патрик при этом и
не подумал оставить завоеванные позиции, недовольно муркнул, сместился вдоль
коленей Николая Григорьевича ровно на три сантиметра и снова заснул) и
посмотрела, как ведет себя живот при дыхании. Мне не очень понравилось, но все
остальное было вполне приличным. Так что до катастрофы дело, пожалуй, не дошло.
Обострение, конечно, есть, и к гадалке не ходи, но прободения нет.
Не вдаваясь в объяснения, я достала лекарства и заставила
Старого Хозяина их выпить. Обволакивающее - чтобы снять раздражение слизистой,
омез - чтобы утихомирить боль. А в том, что боль была сильной, я не
сомневалась, просто Главный Объект умеет терпеть и не ныть. Это же надо при
его-то язве накормить старика жирными бараньими котлетами, щедро сдобренными
перцем, как любит Гомер, и не менее острой тушеной кислой капустой. Это была
еда, предназначенная для Великого Слепца, он у нас любит остренькое и
жирненькое.
