- А вдруг у нее квартиру зальет или авария
какая-нибудь? - продолжал допытываться Игорь. - Должна же быть связь с хозяйкой
квартиры.
- Но она же оставила ключи, - резонно возразила
девушка. - И потом, она сама будет звонить раз в три дня, она обещала. И
заезжать будет, у нее же вещи все остались, одежда и все такое… Короче, не
знаю, это не мое дело. Берите письмо.
Она не выказывала ни малейшего желания продолжать разговор.
Игорь вдруг обратил внимание на то, как красиво она одета, совсем не
по-домашнему, несмотря на поздний вечер. И макияж наложен. И музыка доносится
из комнаты. Все понятно, у нее гости, может быть, романтическое свидание, а он
со своими вопросами… Пора уходить.
Стоя на хорошо освещенной лестничной площадке перед
квартирой Ольги, он внимательно рассмотрел конверт. Самый обычный, длинный,
белый. С надписью четким учительским почерком: "Игорю Савенкову".
Он вскрыл письмо, с удивлением отметив, что руки дрожат.
"Ты вынуждаешь меня временно переехать. Если ты читаешь
это письмо, значит, ты не выполнил мою просьбу и не сдержал свое обещание. Ты
обманул меня.
Впрочем, чего-то подобного я и ожидала. Помнишь, я сказала,
что не верю тебе? Какое-то время я даже казнилась, упрекая себя в том, что,
возможно, напрасно обидела тебя, заподозрив во лжи. Нет, выходит, не напрасно.
Если ты читаешь эти строки, значит, я была права. Еще раз
извини за то, что так получилось. История вышла некрасивая, мы оба оказались не
на высоте, я - в большей степени, ты - в меньшей. И я полагаю, будет
правильным, если мы не станем возвращаться к ней. Не имеет смысла ничего
выяснять и определять, как мы друг к другу относимся. Мы просто не нужны друг
другу, ни я тебе, ни ты мне.
Всего тебе самого доброго,
Ольга".
Никакой выспренности, никаких страстей и ни малейшего
трагизма. Не прощальное письмо, а сухая деловая записка. Черт знает что за
баба! Срывает все его планы. Получается, что он выпустил ее из рук, так и не
сделав самого главного. Он не успел сказать ей… И она так ничего и не узнала.
То есть он мучился, ухаживал за ней, изображал влюбленного, таскался с ней по
театрам и всяким там богемным заведениям, даже сексуальный подвиг совершил, и
во имя чего? Вожделенного удовольствия от развязки он не получил.
Упустил, кретин…
Ничего, начинается лето, в школе каникулы, учителя уходят в
отпуск, и Ольга уедет куда-нибудь со своей драгоценной внучкой. А в сентябре
она вернется, решит, что все утихло, что Игорь ее забыл, и станет жить, как
прежде, у себя дома. Расслабится, потеряет нюх, утратит бдительность и спрячет
поглубже свои колючки. Вот тут-то он ее и достанет. Да так, что она уже не
вывернется. Он своего добьется. Всегда добивался, а чем этот раз хуже
предыдущих? Ничем.
НИКА
Альбомов было много. Они стояли в ряд на книжной полке в
бывшем кабинете Адочки, и иногда я подолгу рассматривала фотографии. Конечно,
сначала эти снимки я смотрела вместе со Старым Хозяином, примерно раз в месяц
на него находили ностальгические приступы, когда ему хотелось окунуться в
прошлое, и не наедине с самим собой, а с кем-нибудь, кому можно было бы
порассказать о том, что запечатлено на фотографии, и повспоминать вслух. Этим
"кем-то" была, разумеется, я, поскольку всем остальным членам Семьи
воспоминания были не нужны, им и сегодняшнего дня хватало.
После третьего или четвертого совместного просмотра картинок
семейной истории я уже начала ориентироваться в них самостоятельно, благо
память на лица у меня неплохая, и иногда, сидя в своей комнатке, доставала
альбомы и разглядывала снимки, пытаясь увидеть в них не то, о чем говорил
Николай Григорьевич, а нечто иное, оставшееся за кадром или за рамками
повествования. Особенно интересны мне были групповые снимки, ведь так занятно,
разглядывая, кто с кем стоит, кто как одет и кто на кого смотрит, додумывать,
что же происходило с людьми в этот момент на самом деле. Я не пыталась
проникнуть в семейные тайны, я всего лишь хотела окунуться в чужие отношения и
тем самым восполнить недостаток общения с подругами. Ведь о чем обычно болтают
между собой женщины? Ну конечно, о том, что она сказала, а он ответил, а она
спросила, а он пообещал, а она…, а он… Это не досужие сплетни, а привычный
модус вивенди большинства моих сестер, укореняющийся с возрастом. Когда нас
почему-либо лишают возможности обсудить чужие отношения друг с другом, мы
начинаем смотреть безразмерные сериалы и обсуждать уже их.
После разрыва с Олегом я растеряла всех подруг. Я не могла
больше ездить к ним в гости. Я не могла приглашать их к себе. Я не могла, как
прежде, часами болтать с ними по телефону. Если дрова не подбрасывать, огонь в
камине гаснет, это даже ребенку понятно. И потом, мои московские подруги все до
одной были женами друзей или сослуживцев Олега, других подруг у меня и
появиться не могло, я ведь не работала. После того как Олег меня бросил, эти
милые дамы оказались в сложном положении, ведь их мужья продолжали дружить и
общаться с ним. Мужья проявили мужскую солидарность, а вот женам-то что делать?
Примкнуть к мужьям или образовать коалицию под лозунгом: "Ты дружишь с
подонком, мы тебя не одобряем, а Нику любим и будем поддерживать"?
Разумеется, они предпочли мужей, а не меня, и я их за это не
осуждаю. Я все понимаю и не обижаюсь. Просто констатирую факт: в Москве у меня
нет ни одного по-настоящему близкого человека. О своей жизни я и так все знаю,
а о чужой поговорить не с кем.
Вот я и добираю, восполняя дефицит женского (ладно, если
хотите - бабского) общения рассматриванием чужих семейных фото и додумыванием
или откровенным "сочинительством" чужих историй.
Но сегодня мы смотрели альбомы вместе с Николаем
Григорьевичем, которому в очередной раз захотелось тряхнуть стариной.
Фотографироваться Сальниковы любили, что да, то да! Каждую
веху запечатлевали, не было только фотографий Дениса в возрасте до годика (ну,
это и понятно), зато Аленино движение по возрастной лестнице отмечалось лет до
шести чуть ли не помесячно. И надписи такие строгие: Алена, 3 месяца и 12 дней,
или 1 год 7 месяцев и 4 дня, или 5 лет и 6 месяцев. Похоже на дневник
наблюдений за развитием клетки.
Много было на этих снимках и Аделаиды Тимофеевны, и безумно
интересно мне было отслеживать, как с годами красивое ее, беззаботное и
радостное лицо приобретало черты властности, начальственной строгости,
неприступности. Чуть позже стала появляться жесткость.
Еще позже - негибкость, в народе называемая упертостью, а в
психологии - ригидностью. Мне казалось, что с возрастом ее душа окостеневала
вместе с позвоночником. Нет, она не становилась грубой или жестокой, она просто
переставала поддаваться небольшим, мягким воздействиям, как перестает под
влиянием остеохондроза слушаться позвоночник.
- Это мы с Адочкой на приеме в английском посольстве, -
рассказывал Старый Хозяин, хотя я все это уже знала наизусть. - Адочке тогда
присудили премию Вудсворта за одну научную разработку. А вот это Адочка с
учениками, она тогда уже была доктором наук и профессором кафедры, это ее
выпускники.
