— Ну, раз у нас все в полном порядке с экипировкой, то осталось только разузнать у местного населения, где здесь людское кладбище. Я-то была только на эльфийском. Так что, Констан, милейший, спрячь ты это чудесное копательное приспособление, ибо хозяин должен узнать его из тысячи, насколько я могу судить по его своеобразному внешнему виду, и мы двинемся дальше.
— Так я знаю, где у них кладбище, — со свойственной ему беспричинной радостью заявил мой ученик. — Я когда вас, госпожа Каррен, искал в тот раз, то выспросил все подробно, так что не надобно ни у кого ничего более узнавать. Сейчас я вас проведу точнехонько к кладбищу.
И мы легкомысленно последовали за Констаном вдоль заброшенных огородов, хотя я-то могла и сообразить, что любое его предложение следовало отклонять сразу же и категорически.
Кладбище располагалось на западной окраине Косых Воротищ, отделенное от крайних изб полоской изрытого дикими свиньями поля и ветхой деревянной оградой, за которой пышно произрастали старые, искривленные деревья. Оно было еще более заросшим, чем эльфийское, а покосившиеся надгробия навевали размышления о мимолетности бытия и плохой памяти потомков. Приглядевшись и поразмышляв, можно было понять, что воротищенцы попросту хоронили своих покойников на опушке леса, явно считая, что ограничивать площадь кладбища оградой со всех сторон не стоит, так как люди умирали, умирают и будут умирать во все времена, а следовательно, территорией для их упокоения следует запастись впрок. Вдали между деревьями виднелся просвет — наверняка там было еще одно заброшенное поле, а может, и озерцо.
Тропинка вилась меж холмиков, поросших травой и кустами. Было тихо, только со стороны деревни слышался ленивый лай собак и кудахтанье кур. Щебетали лесные птицы, перепархивая с ветки на ветку над нашими головами, мирно гудели пчелы и шмели.
— Что ж, я, пожалуй, подожду вас здесь, — небрежно сказал Виро и спешился у старой яблони-кислицы, явно оценив тенистость ее кроны и приятную мягкость травы подле ее ствола, которая так и манила уставшего путника лечь и проспать на ней до вечера, пока два остолопа будут в поте лица своего разрывать могилы.
Я, в который раз осознав, что мне все-таки придется воплощать в жизнь свой план, не нашлась, что сказать, кроме как жалко пискнуть:
— А кто же будет водить коня от могилки к могилке?
— Вы же собирались просить какую-нибудь клячу у местных крестьян для этой цели. — Виро встревоженно попытался загородить скакуна от нас своим упитанным телом. Лошадь в свою очередь нервно всхрапнула и резко попятилась, упершись тыльной частью в яблоню. От толчка сверху градом посыпались зеленые мелкие яблоки, одно из которых звонко угодило аккурат в макушку секретаря.
— Если мы попросим клячу у местных крестьян, — мрачно произнесла я, — то в результате уйдем отсюда в одних подштанниках. Вы сами могли убедиться в их деловой хватке, взращенной на плодородной почве тотальной нищеты и лени, когда мы попросили у юного аборигена бадейку. Более того, я не уверена, что в этой деревне есть кони. Выжить они здесь могли только в том случае, если научились зимой добывать мох из-под снега, как северные олени.
— А что, если попробовать то заклятие, которое в прошлый раз сработало? — предложил Констан с самым простодушным видом. — Ну то, с ухом?
— Нет! — возопила я, на мгновение утратив контроль над собой и машинально схватившись за ухо. — Мы решили, что будем искать конем, вот так и поступим. То заклятие я больше не применяю. Ни при каких обстоятельствах!
— Ладно, — неохотно согласился Виро после некоторого раздумья. — Коня своего я вам дам. Но водить его меж могилок — это увольте! Если об этом узнает хоть кто-то из моих знакомых… нет, даже если я один буду знать, что согласился на подобное… Я решительно не представляю, как мне потом смотреть на себя в зеркало без стыда. Кроме всего прочего, здесь наверняка водятся ужи — в эдаких-то зарослях. А я их опасаюсь.
Я в свою очередь всю жизнь опасалась лошадей, но выхода не было.
— Как его зовут? — спросила я, неохотно приближаясь к здоровенной своенравной животине с громадными копытами, способными отправить меня в долгий полет в любую секунду.
— Гонорий, — ответствовал Виро, передавая мне поводья. — И помните, он брыкается, когда чует неуверенность.
— Могли бы и не уточнять, — пробурчала я, так как из своего опыта общения с лошадьми усвоила накрепко, что все они брыкаются. А большая часть еще и кусается.
Гонорий фыркал, упирался и явно желал мне зла. Я попыталась скормить ему пару яблок, но он всем своим видом показал, что лучше съест старый сапог, пропитанный крысиным ядом. Если я делала шаг вперед, то упрямый Гонорий делал два шага назад, поэтому передвигались мы в основном пятясь. Виро между тем улегся на травке под яблоней, достал из сумки очередной обед и не обращал на мои страдания ровно никакого внимания, явно посчитав, что конь в результате всех этих передвижений не пострадает, а об остальном заботиться не стоит.
Как всегда, то, что представлялось простым и легким делом в книжках и на словах, грозило полным провалом в жизни.
— Констан, милейший, — пропыхтела я, изо всех сил повиснув на поводьях. — Сходи-ка поищи боярышник и наруби кольев. И подлиннее.
— Это чтоб в волкодлака ими тыкать?
— Ну а куда же! — гаркнула я, а потом, понизив голос, сообщила Гонорию, которого уже успела возненавидеть: — Но если ты не поможешь нам его найти, то станешь первой в истории лошадью, которую посадили на кол!
Уж не знаю, насколько лошади разумны, но после этого Гонорий нехотя сделал пару шагов вперед, а я от неожиданности шлепнулась на весьма колючий куст.
Дело сдвинулось с места: конь с большой неохотой шел за мной, для порядка упираясь через каждые два-три шага. Неподалеку были слышны глухие удары и треск ветвей — Констан сокрушал приглянувшееся ему в качестве боярышника дерево горе-лопатой. Виро дремал, подложив под голову плащ.
Вскоре обнаружился еще один изъян народного способа борьбы с волкодлаками. Уж не знаю, каких лошадей использовали герои песен и сказаний — быть может, то были специальные снулые и покладистые животные, наподобие тех, что смиренно вращают мельничные жернова. Эти славные непарнокопытные тихо и мирно брели за владельцами, не обращая внимания, куда их тащат, — в овраг или же по отвесной скале. И лишь почуяв волкодлачий дух, они останавливались как вкопанные и знаками поясняли, в какой именно могилке затаилось чудовище. А потом еще и копать помогали.
То ли дело Гонорий — существо избалованное, испорченное и ничего не соображающее в охоте на нежить. Он пятился и от могилок, и от кустов, и от ежей, потревоженных нами в кустах. Если бы я принимала всерьез все его взбрыкивания и замирания, то следовало бы признать, что львиная доля воротищенцев стала волкодлаками после своей кончины, а ежи-оборотни — бич дальних и ближних окрестностей.
— Вот, госпожа Каррен, нарубил я колышков! — ликуя, оповестил меня Констан, вынырнув из кустов, и Гонорий немедленно попятился от него, явно намекая, что именно в Констана следует ткнуть колом в первую очередь. Тут я с ним была солидарна в некоторой степени, поэтому даже не обозвала «тупой скотиной», как делала это последние полчаса, извлекая из себя особо крупные колючки.
