— Второй номер-то…
Свинцов взглянул и увидел, что рядом с пулеметом на снегу лежит только одна фигура.
— Отполз… — сказал Баюков. И в его словах была не только досада, но и осуждение: он, Баюков, на месте немца не отполз бы, а продолжал один вести огонь.
Наконец немцы, сперва в общей горячке наступления, очевидно, не обратившие особого внимания на этот беспокоивший их пулемет, решили разделаться с ним и связались со своими танкистами. Танки уже начали уходить из поля зрения Синцова вправо, но вдруг один танк развернулся. Синцов сначала подумал, что он поврежден, но танк шел быстро и прямо на их высоту. Дойдя до подножия, он замедлил ход и остановился.
— Сейчас будет бить по нас, — сказал Баюков.
Синцов кивнул.
— Поди послушай, как там наши.
На башне танка открылся люк, и в нем появился немец. Наверно, хотел получше присмотреться к обстановке.
Синцов дал очередь — танкист исчез, люк захлопнулся, а еще через минуту снаряд ударил рядом с амбразурой. И тогда же пулемет Синцова, свидетельствуя, что он жив, дал злую длинную очередь по немцам, продолжавшим перебегать лощину.
«Густо идут, в несколько цепей», — подумал Синцов. Отсюда, где он находился, все было очень наглядно; он впервые в жизни так хорошо видел развертывавшийся кругом бой.
— Слушал, слушал, — ничего не слышно, ни одного выстрела, ничего… Может, сходить к нашим? — спросил Баюков.
— Сходить бы хорошо, — сказал Синцов, — да боюсь, один тут не управлюсь…
Танк снова угодил снарядом недалеко от амбразуры, а Синцов снова дал очередь по пехоте. «Врешь, жив!» — как бы говорил он.
— Может, ближе захочет подойти, — хрипло сказал Синцов. — Гранаты подготовь!
Баюков молча поднял с пола и показал уже связанные проводком гранаты.
Танк выстрелил еще несколько раз и, как предвидел Синцов, решил подойти в упор. Глухо урча на первой скорости — это урчание пугало своей близостью, — танк стронулся с места, медленно пополз наискосок по снежному косогору, потом изменил направление, поднялся зигзагом еще выше и попал в мертвую зону. Синцов и Баюков теперь слышали его громкое, задыхающееся урчание.
— Если подойдет, будет стрелять в амбразуру, — сказал Синцов.
— Ты тогда бей по смотровой щели, — сказал Баюков, — а я выползу — и гранатами!
Но Синцов не ответил и дал очередь по новой перебегавшей через лощину группе немцев.
Невидимый танк продолжал урчать где-то снаружи. Синцову показалось, что он стоит на одном месте, не приближаясь и не удаляясь. Наконец танк снова появился, но не перед трубой, у самой амбразуры, как они боялись, а опять внизу, на прежнем месте.
— Не взял по наледи подъем! — радостно сказал Синцов и вытер рукавом пот.
В танке снова приподнялась крышка люка, на секунду показалась голова танкиста, потом люк закрылся, и танк немножко подвинулся, меняя позицию. Пушка, как указательный палец, поднялась и опустилась, нацеливаясь на амбразуру. Синцову стало не по себе. Снаряд, кроша кирпич, ударил у самой амбразуры. Снова удар — снова кирпичная пыль. Еще один оглушительный взрыв, железный гром подскочивших листов — и внезапная глухота в обоих ушах от удара головой об стену. Синцову показалось, что снаряд попал в амбразуру и разорвался внутри, хотя, если б это было так, то от них с Баюковым ничего бы не осталось.
На самом деле снаряд ударил снаружи в край амбразуры, и лишь несколько осколков вместе с взрывной волной влетели в трубу. Чувствуя тупую боль в затылке, Синцов бросился к пулемету, увидел немецкого танкиста, который, откинув крышку люка, спокойно стоял во весь рост в башне и, прикрыв глаза козырьком от слепившего солнечного света, разглядывал результаты попадания.
Синцов чуть шевельнул дулом пулемета, поймал верхний обрез башни, плечи танкиста и нажал на спуск, вложив в это слабое движение всю силу своей ненависти к немцам. Танкист сломался пополам в поясе и чуть не выпал из башни, но кто-то изнутри потянул за ноги убитого — Синцов был уверен, что он убит, — втащил в танк и захлопнул люк. Танк сделал подряд еще три выстрела из пушки, уже неточных, — только один из них попал в трубу, — и, развернувшись, пошел вниз.
Только теперь Синцов оставил пулемет и нагнулся над неподвижно лежавшим Баюковым. Тот лежал и тихо постанывал.
— Что с тобой, Коля? — спросил Синцов, чувствуя страшное одиночество.
— В спину попало… у поясницы, — тихо сказал Баюков.
Он приподнялся на руках, ноги его не слушались.
Синцов заворотил шинель и ватник и увидел на спине у Баюкова небольшое кровавое пятно. Осколок был маленький, но ударил в позвоночник, и Баюков не мог двигаться.
— А вот руки ничего, — пока Синцов перевязывал его, говорил Баюков, шевеля пальцами. — Ты подвинь меня, я ленты смогу подавать.
Синцов повернул и подвинул его. Баюков коротко застонал, но все-таки дотянулся до ленты и слабым движением подал ее в пулемет.
— Могу еще. Что же это такое, ноги-то…
— Это просто шок у тебя, — сказал Синцов, не вдаваясь в смысл собственного объяснения, просто утешая Баюкова. — Пройдет.
Он тревожно взглянул в амбразуру. Ему не хотелось пропустить немцев, если они снова сунутся по лощине в зону обстрела, хотя в то же время он чувствовал, что чем больше они насолят немцам, тем, наверное, скорее придет конец ему с Баюковым и их пулемету.
Он подумал о том, что немцы могут подняться по другому склону, а они с Баюковым теперь не могут даже одновременно защищать две амбразуры. Оторвавшись от пулемета, он подбежал ко второй амбразуре. Дым над кирпичным заводом давно уже разошелся, и там все молчало; наверное, все были мертвы, иначе чем объяснить это? Он перебежал обратно и снова взглянул в амбразуру с пулеметом.
— Смотри, смотри! — крикнул он с восторгом, хотя Баюков был рядом и кричать было незачем.
Там, позади, по восточному краю лощины и дальше, у ограды МТС, в которую уже ворвались немцы, и справа, на соседней высоте, где погибли два взвода, со страшным грохотом выбрасывало столбы пламени и густого черного дыма. Казалось, сама земля взрывается под ногами у немцев. Среди взрывов метались фигурки, падали в снег, снова бежали… А взрывы все продолжались и продолжались, полосой захватывая все новые и новые куски земли.
Баюков знал, что это такое; Синцов не знал, но догадался.
— Это «катюши», — первым сказал он. — «Катюши»…
— Да. Я их видел под Ельней, — сказал Баюков.
Оба они, здоровый и раненый, смотрели как зачарованные на это страшное зрелище, сразу вызвавшее замешательство в так хорошо развертывавшемся до этого движении немцев. Их пехота затопталась на месте, начала откатываться, и в это время уже не снаряды «катюш», а обыкновенные артиллерийские снаряды, подкидывая в воздух черные фонтаны, стали рваться по всему пространству, только что занятому немцами.
