— А кто в таком случае займет ваше место?
— Знающих людей много.
— Следовательно, предвидятся повышения?
— Конечно. Уже намечено новое распределение постов.
А, Падилья, подойди. Принес магнитофон?
— Вы берете на себя ответственность?
— Дон Артемио… Вот, я принес…
«— Да, патрон.
— Держитесь наготове. Правительство железной рукой наведет порядок, а вы будьте готовы возглавить руководство профсоюза.
— Хорошо, патрон.
— Хочу предупредить вас — кое-кто из старых пройдох тоже на это метит. Но я намекнул властям, что именно вы пользуетесь нашим доверием. Угощайтесь.
— Спасибо, я уже ел. Недавно ел.
— Смотрите, чтобы вас самого не съели. Сворачивайте, пока не поздно, на другую дорожку — к министерству труда, к КТМ,
[58]
к нам…
— Понятно, патрон. Можете на меня рассчитывать.
— Всего лучшего, Кампанела. Темните, но осторожно. Глядите в оба. Ну, Падилья…»
Вот и кончилось. Да. Это все. Все. Кто его знает. Не помню. Я уже давно не слушаю магнитофон. Но делаю вид, что слушаю. Кто тут меня трогает? Кто тут возле меня? Не нужно, Каталина. Повторяю про себя: не нужно, напрасная нежность. Спрашиваю себя: что ты мне можешь сказать? Думаешь, нашла наконец слова, которые всегда страшилась произнести? Ты меня любила? Вот оно что. Почему же об этом не говорилось? Я любил тебя. Уже не помню. Твоя ласка заставляет меня взглянуть на тебя, но я не знаю, не могу понять, зачем тебе надо теперь, тут, делить со мной воспоминание о сыне и почему на этот раз нет упрека в твоих глазах. Гордость или спесь. Это нас спасло. Это нас погубило.
— …за ничтожное жалованье, а он позорит нас своей связью с этой женщиной, тычет нам в нос нашим комфортом, дает нам то, что захочет, словно мы нищие…
Они ничего не понимают. Я делал так не им во зло. Они для меня — нуль. Я делал так для себя. Меня не интересует их болтовня. Меня не интересует жизнь Тересы и Херардо. Черт с ними.
— Почему ты не требуешь, чтобы он дал тебе хорошее место, Херардо? На тебе лежит такая же ответственность, как и на нем…
Наплевать на них.
— Успокойся, Тересита, и пойми меня, я ни на что не претендую.
— Хоть бы капля характера, даже этого нет…
— Тише, не тревожьте его.
— Тоже защитница! Тебя-то он больше всех заставил страдать…
Я выжил, Рехина. Как тебя звали? Нет. Ты — Рехина. Как звали тебя, безымянный солдат? Гонсало. Гонсало Берналь. Индеец-яки. Бедняга яки. Я выжил. Вы умерли.
— …И меня тоже. Я ему никогда не забуду — даже на свадьбу, на свадьбу своей дочери…
Никогда они ничего не понимали. Они мне не были нужны. Я пробивался один. Солдат. Яки. Рехина. Гонсало.
— Даже то, что любил, он уничтожил, мама, ты же знаешь.
— Молчи. Ради бога молчи…
Завещание? Не беспокойтесь. Существует письменный документ, с печатью, заверенный нотариусом. Я никого не забыл. Зачем мне забывать их, ненавидеть? Разве они не отблагодарят меня, сами того не ведая? И разве сами не получат удовольствия при мысли, что до последнего вздоха я думал о них, хотя бы для того, чтоб пошутить над ними? Нет, я вспоминаю о вас с безразличием трезвого закона, дорогая моя Каталина, любимая дочь, внучка, зять. Я наделяю вас удивительным богатством, а вы публично будете оправдывать его, восхвалять мой труд, мое упорство, мое чувство ответственности, мои личные достоинства. Так и делайте. И спите спокойно. Забудьте, что богатство я накопил, невольно рискуя собственной шкурой в борьбе, в суть которой не хотел вникать, потому что меня не устраивало понимать ее, потому что понимать ее и разбираться в ней мог только тот, кто ничего не ждал взамен принесенной жертвы. Ведь это самопожертвование — верно? — дать все в обмен на ничего. А как это называется — дать все в обмен на все? Но они не предложили мне всего. А она предложила мне все. Я не взял. Не умел взять. Как это называется?..
«— O.K. The picture’s clear enough. Say, the old at the Embassy wants to make a speech comparing this Cuban mess with the old-time Mexican revolution. Why don’t you prepare the climate with an editorial?..
[59]
— Хорошо. Можно. Тысяч за двадцать.
— Seems gair enough. Any ideas?
[60]
— Да. Скажите ему, чтобы он провел резкую грань между анархическим и кровавым движением, которое хоронит частную собственность вместе с правами человека, и революцией — упорядоченной, мирной и легальной, то есть революцией Мексиканской, которую направляли средние слои и вдохновляли идеи Джефферсона. В конечном итоге, у народа короткая память. Скажите ему, чтобы нас похвалил.
— Fine. So long, Mr. Cruz, it’s always…»
[61]
Ox, как долбят мою усталую голову слова, определения, намеки. Какая тоска, какая тарабарщина. Нет, они не поймут моего жеста, Я еле могу шевельнуть пальцем: хоть бы уж выключили. Надоело мне. Не нужно и нудно, нудно…
— Именем Отца, Сына…
— Тем утром Я ждал его с радостью. Мы переправились через реку на лошадях.
— Почему ты отнял его у меня?
Я завещаю вам никому не нужные смерти, мертвые имена, имена Рехины, яки… Тобиаса…! Вспомнил, его звали Тобиас… Гонсало Берналя, безымянного солдата. А как звали ту, другую?
— Откройте окна.
— Нет. Можешь простудиться, и будет хуже.
Лаура. Почему? Почему все так произошло? Почему?
* * *
Ты многих переживешь. Будешь лежать в постели и знать, что выжил, вопреки течению времени, которое каждый миг укорачивает нить твоей судьбы. А линия жизни — где-то между параличом и вакханалией. Сплошной риск.
Ты станешь думать, что лучший способ выжить — не двигаться. Ты сочтешь неподвижность лучшей защитой от опасностей, от случайностей, от сомнений. Но твое спокойствие не остановит время, бегущее помимо твоей воли, хотя Ты сам его придумал и ведешь ему счет. Не остановится время, отрицающее твою неподвижность, грозящее тебе своим собственным истечением.
