Он остановился у выхода, прислонившись к надежной каменной стене, а Эйла вернулась, чтобы прихватить циновку из соломы и меховую шкуру, которые она затем расстелила в дальнем конце широкого выступа, в том месте, откуда открывался самый лучший вид на долину. Потом она возвратилась к Джондалару, чтобы помочь ему. Несмотря на усталость и боль, он был крайне доволен собой и обрадовался еще больше, когда устроился на подстилке и начал осматриваться по сторонам.
Уинни с жеребенком паслись на лугу: они ушли вскоре после того, как Эйла позволила Джондалару приласкать их. Долина показалась ему зеленым райским островком, затерянным среди засушливых степей. Он ни за что не догадался бы о существовании такого чудесного уголка в этих краях. Повернув голову, он увидел скалистую расселину и часть каменистого пляжа, но затем снова перевел взгляд туда, где простиралась зеленая долина, дальняя граница которой находилась у излучины реки.
Первым делом он понял, что Эйла живет здесь одна. Ему не удалось обнаружить ни малейших признаков присутствия других людей. Эйла немного посидела рядом с ним, затем ушла в пещеру и вернулась, прихватив с собой пригоршню зерен. Она выпятила губы, звонко и мелодично свистнула и разбросала зерна по выступу. Джондалар сообразил, что к чему, лишь когда прилетела птица и принялась клевать зерна. Вскоре вокруг Эйлы уже собралось множество птиц самой разнообразной окраски, больших и маленьких, которые то вспархивали в воздух, то вновь опускались на землю, чтобы ухватить еще зернышко.
С громким писком и щебетом, воинственно распушив перья, они мельтешили перед глазами у Джондалара, пытаясь растолкать соперников и насытиться вдоволь. Лишь через некоторое время Джондалар заметил, что многие из звуков, которые он принимал за птичий щебет, издавала женщина. Она блестяще подражала пению самых разных птиц, и время от времени, заслышав знакомые звуки, одна из пташек садилась к ней на палец и начинала вторить. Порой Эйла подносила руку поближе к Джондалару, и ему удавалось прикоснуться к птице прежде, чем та успевала взмыть в воздух.
Склевав все зернышки, птицы разлетелись, остался лишь черный дрозд, который принялся петь на пару с Эйлой, весьма искусно выводившей звонкие, заливистые трели.
Когда дрозд улетел, Джондалар, который затаил дыхание, чтобы не спугнуть птицу и не помешать Эйле, с облегчением выдохнул воздух.
– Где ты этому научилась? Просто потрясающе, Эйла. Мне еще ни разу в жизни не удавалось подступиться так близко к птицам.
Эйла улыбнулась. Она не совсем поняла, о чем он говорит, но заметила, что все это произвело на Джондалара глубокое впечатление. Она снова принялась подражать птичьему пению в надежде, что он скажет ей, как называется эта птица, но он лишь улыбнулся, давая понять, что восхищен ее мастерством. Она попыталась проделать то же самое еще и еще раз, но затем оставила свои попытки. Джондалар не понял, чего она добивается, но внезапно на ум ему пришла мысль, заставившая его нахмуриться. «Она подражает птичьим трелям куда более искусно, чем Шамуд, игравший на флейте! Возможно, таким образом она общается с духами Великой Матери, принявшими обличье птиц». Когда еще одна пташка опустилась на землю возле ее ног, Джондалар бросил на нее настороженный взгляд.
Но вскоре он позабыл о тревоге, довольный, что наконец смог выбраться из пещеры, ощутить тепло солнца и свежее дыхание ветра, увидеть долину. А Эйла радовалась тому, что Джондалар рядом с ней. Ей казалось чудом то, что он сидит здесь, на выступе, и она старалась ни на мгновение не закрывать глаза, боясь, как бы он вдруг не исчез, если ей случится моргнуть. Убедив себя в том, что он никуда не денется, она зажмурилась, чтобы проверить, долго ли выдержит так, и чтобы получить еще большее удовольствие, открыв их и увидев, что Джондалар по-прежнему рядом. Сидя с закрытыми глазами и слушая его звучный низкий голос, она испытывала невероятное блаженство.
Солнце поднималось все выше, в воздухе становилось все теплее и теплее, и, взглянув на сверкающие воды реки, Эйла вспомнила о том, что утром ей пришлось обойтись без купания: она побоялась, что Джондалару внезапно что-нибудь потребуется, и не захотела оставлять его одного. Но теперь ему уже гораздо лучше, и если что, он сможет в любой момент позвать ее.
– Эйла идти вода, – сказала она и развела руки, подражая движениям пловца.
– Плавать, – сказал он, подражая ее жестам. – Это называется «плавать». Жаль, что я не смогу пойти с тобой.
– Лллавать, – старательно выговорила она.
– Плавать, – поправил ее Джондалар.
– Пллавать, – повторила она еще раз и, увидев, как он кивнул, начала спускаться к реке. «Пройдет немало времени, прежде чем ему удастся пройти по этой тропинке, – надо будет принести ему воды. Но рана успешно заживает. Думаю, он сможет ходить. Возможно, он будет слегка прихрамывать, но, будем надеяться, это не помешает ему двигаться не слишком медленно».
Выйдя на берег и развязав кожаный ремешок, Эйла решила заодно вымыть и голову. Для этого потребуется мыльный корень. Задрав голову, она посмотрела на Джондалара, помахала ему рукой, а затем отправилась дальше по берегу и вскоре скрылась из виду. Усевшись на краю огромного обломка скалы, отколовшегося весной от массива, она принялась расплетать косички. После того как рельеф местности изменился, в этом месте образовалась заводь, ставшая ее излюбленным местом для купания. Она была довольно-таки глубокой, а в скале неподалеку имелась удобная впадина, в которой Эйла могла растолочь мыльный корень.
Джондалар увидел ее снова, когда она, ополоснувшись, поплыла вверх по течению, и залюбовался ее точными, уверенными движениями. Эйла неспешно вернулась к обломку скалы, уселась на него и принялась сушить волосы на солнце. С помощью прутика она избавилась от колтунов, а затем расчесала волосы гребенкой. К тому времени, когда ее густая шевелюра высохла, ей стало жарковато, и хотя Джондалар ни разу не окликнул ее, она начала тревожиться за него. Он наверняка устал, подумала Эйла. Бросив взгляд на шкуру, служившую ей одеждой, она решила, что ее пора сменить. Подобрав ее с земли, Эйла направилась к тропинке.
Кожа Джондалара оказалась куда чувствительнее по отношению к лучам солнца, чем кожа Эйлы. Они с Тоноланом отправились в путь еще весной, а легкий защитный слой загара, приобретенный им с тех пор, как они покинули стоянку племени Мамутои, исчез, пока он лежал в пещере у Эйлы. Его кожа была по-зимнему бледной. Эйла еще не вернулась, когда он ощутил, что начинает обгорать. Он решил потерпеть: эта женщина так долго и заботливо ухаживала за ним, нельзя же лишать ее возможности посвятить хоть какое-то время самой себе. Вскоре он уже принялся гадать, что ее так сильно задерживало, поглядывая то на тропинку, то на реку, и предположил, что она решила искупаться еще раз.
Когда Эйла поднялась по тропинке, он сидел, повернувшись к ней спиной; увидев, как сильно покраснела кожа, женщина ощутила страшные угрызения совести. «Как сильно он обгорел! Какая из меня целительница, если я бросила его одного так надолго?» Она торопливо направилась к нему.
